Послѣ словесности люди занимались на дворѣ приготовительными къ стрѣльбѣ упражненіями. Въ то время, какъ въ одной части люди цѣлились въ зеркало, а въ другой стрѣляли дробинками въ мишень,—въ третьей наводили винтовки въ цѣль на приборѣ Ливчака. Во второмъ взводѣ подпрапорщикъ Лбовъ заливался на весь плацъ веселымъ звонкимъ теноркомъ:
— Пря-мо… по колоннѣ… па-альба ротою… ать, два! Рота-а…—онъ затягивалъ послѣдній звукъ, дѣлалъ паузу и потомъ отрывисто бросалъ:—Пли!
Щелкали ударники. А Лбовъ, радостно щеголяя голосомъ, снова заливался:
— Къ но-о-о… ипъ!
Слива ходилъ отъ взвода къ взводу, сгорбленный, вялый, поправлялъ стойку и дѣлалъ короткія, грубыя замѣчанія.
— Убери брюхо! Стоишь, какъ беременная баба! Какъ ружье держишь?—Ты не дьяконъ со свѣчой! Что̀ ротъ разинулъ, Карташовъ? Каши захотѣлъ? Гдѣ трыньчикъ? Фельдфебель, поставить Карташова на часъ послѣ ученія подъ ружье. Кан-налья! Какъ шинель скаталъ, Веденѣевъ? Ни начала, ни конца, ни бытія своего не имѣетъ. Балбесъ!
Послѣ стрѣльбы люди составили ружья и легли около нихъ на молодой весенней травкѣ, уже выбитой кое-гдѣ солдатскими сапогами. Было тепло и ясно. Въ воздухѣ пахло молодыми листочками тополей, которые двумя рядами росли вдоль шоссе. Вѣткинъ опять подошелъ къ Ромашову.
— Плюньте, Юрій Алексѣевичъ,—сказалъ онъ Ромашову, беря его подъ руку.—Стоитъ ли? Вотъ кончимъ ученіе, пойдемъ въ собраніе, тяпнемъ по рюмкѣ, и все пройдетъ. А?
— Скучно мнѣ, милый Павелъ Павлычъ,—тоскливо произнесъ Ромашовъ.
