вольте встать, когда вамъ дѣлаетъ замѣчаніе старшій чиномъ!» И я всталъ и стоялъ передъ нимъ, какъ оплеванный, пока не осадилъ его подполковникъ Лехъ. Нѣтъ, нѣтъ, не говорите ничего, Павелъ Павлычъ. Мнѣ все это до такой степени надоѣло и опротивѣло!..
Въ ротной школѣ занимались «словесностью». Въ тѣсной комнатѣ, на скамейкахъ, составленныхъ четыреугольникомъ, сидѣли лицами внутрь солдаты третьяго взвода. Въ серединѣ этого четыреугольника ходилъ взадъ и впередъ ефрейторъ Сѣроштанъ. Рядомъ, въ такомъ же четыреугольникѣ, такъ же ходилъ взадъ и впередъ другой унтеръ-офицеръ полуроты—Шаповаленко.
— Бондаренко!—выкрикнулъ зычнымъ голосомъ Сѣроштанъ.
Бондаренко, ударившись обѣими ногами объ полъ, вскочилъ прямо и быстро, какъ деревянная кукла съ заводомъ.
— Если ты, примѣрно, Бондаренко, стоишь у строю съ ружомъ, а къ тебѣ подходитъ начальство и спрашиваетъ: «Что у тебя въ рукахъ, Бондаренко?» Что ты долженъ отвѣчать?
— Ружо, дяденька?—догадывается Бондаренко.
— Брешешь. Развѣ же это ружо? Ты бы еще сказалъ по-деревенски: рушница. То дома было ружо, а на службѣ зовется просто: малокалиберная, скорострѣльная, пѣхотная винтовка, системы Бердана, номеръ второй, со скользящимъ затворомъ. Повтори, сукинъ сынъ!
Бондаренко скороговоркой повторяетъ слова, которыя онъ зналъ, конечно, и раньше.
— Садись!—командуетъ милостиво Сѣроштанъ.—А для чего она тебѣ дана? На этотъ вопросъ отвѣтитъ
