— Что̀-съ?—крикнулъ грозно Слива, но тотчасъ же оборвался.—Однако довольно-съ этой чепухи-съ,—сказалъ онъ сухо.—Вы, подпоручикъ, еще молоды, чтобы учить старыхъ боевыхъ офицеровъ, прослужившихъ съ честью двадцать пять лѣтъ своему государю. Прошу гг. офицеровъ итти въ ротную школу,—закончилъ онъ сердито.
Онъ рѣзко повернулся къ офицерамъ спиной.
— Охота вамъ было ввязываться?—примирительно заговорилъ Вѣткинъ, идя рядомъ съ Ромашовымъ.—Сами видите, что эта слива не изъ сладкихъ. Вы еще не знаете его, какъ я знаю. Онъ вамъ такихъ вещей наговоритъ, что не будете знать, куда дѣваться. А возразите,—онъ васъ подъ арестъ законопатитъ.
— Да, послушайте, Павелъ Павлычъ, это же вѣдь не служба, это—изувѣрство какое-то!—со слезами гнѣва и обиды въ голосѣ воскликнулъ Ромашовъ.—Эти старыя барабанныя шкуры издѣваются надъ нами! Они нарочно стараются поддерживать въ отношеніяхъ между офицерами грубость, солдафонство, какое-то циничное молодечество.
— Ну да, это, конечно, такъ,—подтвердилъ равнодушно Вѣткинъ и зѣвнулъ.
А Ромашовъ продолжалъ съ горячностью:
— Ну, кому нужно, зачѣмъ это подтягиваніе, ораніе, грубые окрики? Ахъ, я совсѣмъ, совсѣмъ не то ожидалъ найти, когда сталъ офицеромъ. Никогда я не забуду перваго впечатлѣнія. Я только три дня былъ въ полку, и меня оборвалъ этотъ рыжій понамарь Арчаковскій. Я въ собраніи въ разговорѣ назвалъ его поручикомъ, потому что и онъ меня называлъ подпоручикомъ. И онъ, хотя сидѣлъ рядомъ со мной и мы вмѣстѣ пили пиво, закричалъ на меня: «Во-первыхъ, я вамъ не поручикъ, а г. поручикъ, а во-вторыхъ… во-вторыхъ, из-
