По мѣрѣ того, какъ танцовальный вечеръ приходилъ къ концу, въ столовой становилось еще шумнѣе. Воздухъ такъ былъ наполненъ табачнымъ дымомъ, что сидящіе на разныхъ концахъ стола едва могли разглядѣть другъ друга. Въ одномъ углу пѣли, у окна, собравшись кучкой, разсказывали непристойные анекдоты, служившіе обычной приправой всѣхъ ужиновъ и обѣдовъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, господа… позвольте, вотъ я вамъ разскажу!—кричалъ Арчаковскій.—Приходитъ однажды солдатъ на постой къ хохлу. А-у хохла кра-асивая жинка. Вотъ солдатъ и думаетъ: какъ бы мнѣ это…
Едва онъ кончалъ, его прерывалъ ожидавшій нетерпѣливо своей очереди Василій Васильевичъ Липскій.
— Нѣтъ, это что̀, господа… А вотъ я знаю одинъ анекдотъ.
И онъ еще не успѣвалъ кончить, какъ слѣдующій торопился со своимъ разсказомъ.
— А вотъ тоже, господа. Дѣло было въ Одессѣ, и при томъ случай…
Всѣ анекдоты были скверные, похабные и неостроумные, и, какъ это всегда бываетъ, возбуждалъ смѣхъ только одинъ изъ разсказчиковъ, самый увѣренный и циничный.
Вѣткинъ, вернувшійся со двора, гдѣ онъ усаживалъ Леха въ экипажъ, пригласилъ къ столу Ромашова.
— Садитесь-ка, Жорженька… Раздавимъ. Я сегодня богатъ, какъ жидъ. Вчера выигралъ и сегодня опять буду метать банкъ.
Ромашова тянуло поговорить по душѣ, излить кому-нибудь свою тоску и отвращеніе къ жизни. Выпивая рюмку за рюмкой, онъ глядѣлъ на Вѣткина умоляющими глазами и говорилъ убѣдительнымъ, теплымъ, дрожащимъ голосомъ:
— Мы всѣ, Павелъ Павлычъ, всѣ позабыли, что есть
