— Танцуешь, Раечка? Здравствуйте, дорогой Жоржикъ. Что̀ васъ такъ давно не видно? Мы такъ къ вамъ привыкли, что, право, ужъ соскучились безъ васъ.
— Такъ… какъ-то… все занятія,—забормоталъ Ромашовъ.
— Знаемъ мы ваши занятія,—погрозилъ пальцемъ Петерсонъ и засмѣялся, точно завизжалъ. Но его черные глаза съ желтыми бѣлками пытливо и тревожно перебѣгали съ лица жены на лицо Ромашова.
— А я, признаться, думалъ, что вы поссорились. Гляжу, сидите и о чемъ-то горячитесь. Что̀ у васъ?
Ромашовъ молчалъ, смущенно глядя на худую, темную и морщинистую шею Петерсона. Но Раиса сказала съ той наглой увѣренностью, которую она всегда проявляла во лжи:
— Юрій Алексѣевичъ все философствуетъ. Говоритъ, что танцы отжили свое время, и что танцовать глупо и смѣшно.
— А самъ пляшетъ,—съ ехиднымъ добродушіемъ замѣтилъ Петерсонъ.—Ну, танцуйте, дѣти мои, танцуйте, я вамъ не мѣшаю.
Едва онъ отошелъ, Раиса сказала съ напускнымъ чувствомъ:
— И этого святого, необыкновеннаго человѣка я обманывала!.. И ради кого же! О, если бы онъ зналъ, если бъ онъ только зналъ…
— Маз-зурка женераль!—закричалъ Бобетинскій.—Кавалеры отбиваютъ дамъ!
Отъ долгаго движенія разгоряченныхъ тѣлъ и отъ пыли, подымавшейся съ паркета, въ залѣ стало душно, и огни свѣчъ обратились въ желтыя туманныя пятна. Теперь танцовало много паръ, и такъ какъ мѣста не хватало, то каждая пара топталась въ ограниченномъ пространствѣ: танцующіе тѣснились и толкали другъ друга. Фи-
