дамъ («адшадте, бадабъ»—услышалъ Ромашовъ)! Графъ, правда, онъ мѣшокъ?
— Какъ же… Я помню,—неувѣренно забормоталъ Ромашовъ.—Благодарю за честь.
Бобетинскій мало способствовалъ оживленію вечера. Онъ дирижировалъ съ разочарованнымъ и устало-покровительственнымъ видомъ, точно исполняя какую-то страшно надоѣвшую ему, но очень важную для всѣхъ другихъ обязанность. Но передъ третьей кадрилью онъ оживился и, пролетая по залѣ, точно на конькахъ по льду, быстрыми, скользящими шагами, особенно громко выкрикнулъ:
— Кадриль-монстръ! Кавалье, ангаже во дамъ!
Ромашовъ съ Раисой Александровной стали недалеко отъ музыкантскаго окна, имѣя vis-à-vis Михина и жену Лещенки, которая едва достигала до плеча своего кавалера. Къ третьей кадрили танцующихъ замѣтно прибавилось, такъ что пары должны были расположиться и вдоль залы и поперекъ. И тѣмъ и другимъ приходилось танцовать по очереди, и потому каждую фигуру играли по два раза.
«Надо объясниться, надо положить конецъ,—думалъ Ромашовъ, оглушаемый грохотомъ барабана и мѣдными звуками, рвавшимися изъ окна.—Довольно!»—«На его лицѣ лежала несокрушимая рѣшимость».
У полковыхъ дирижеровъ установились издавна нѣкоторые особенные пріемы и милыя шутки. Такъ, въ третьей кадрили всегда считалось необходимымъ путать фигуры и дѣлать, какъ будто неумышленно, веселыя ошибки, которыя всегда возбуждали неизмѣнную сумятицу и хохотъ. И Бобетинскій, начавъ кадриль-монстръ неожиданно со второй фигуры, то заставлялъ кавалеровъ дѣлать соло и тотчасъ же, точно спохватившись, возвращалъ ихъ къ дамамъ, то устраивалъ grand-rond и,
