Вѣткинъ поднялъ кверху плечи и презрительно поджалъ губы.
— Н-ну! Во-первыхъ, меня никакой шпакъ не ударитъ, потому что бьютъ только того, кто боится, что его побьютъ. А во-вторыхъ… ну, что же я сдѣлаю? Бацну въ него изъ револьвера.
— А если револьверъ дома остался?—спросилъ Лбовъ.
— Ну, чортъ… ну, съѣзжу за нимъ… Вотъ глупости. Былъ же случай, что оскорбили одного корнета въ кафе-шантанѣ. И онъ съѣздилъ домой на извозчикѣ, привезъ револьверъ и ухлопалъ двухъ какихъ-то рябчиковъ. И все!..
Бекъ-Агамаловъ съ досадой покачалъ головой.
— Знаю. Слышалъ. Однако судъ призналъ, что онъ дѣйствовалъ съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ, и приговорилъ его. Что̀ же тутъ хорошаго? Нѣтъ, ужъ я, если бы меня кто оскорбилъ или ударилъ…
Онъ не договорилъ, но такъ крѣпко сжалъ въ кулакъ свою маленькую руку, державшую поводья, что она задрожала. Лбовъ вдругъ затрясся отъ смѣха и прыснулъ.
— Опять!—строго замѣтилъ Вѣткинъ.
— Господа… пожалуйста… Ха-ха-ха! Въ М—скомъ полку былъ случай. Подпрапорщикъ Краузе въ Благородномъ собраніи сдѣлалъ скандалъ. Тогда буфетчикъ схватилъ его за погонъ и почти оторвалъ. Тогда Краузе вынулъ револьверъ—рразъ ему въ голову! На мѣстѣ! Тутъ ему еще какой-то адвокатишка подвернулся, онъ и его бахъ! Ну, понятно, всѣ разбѣжались. А тогда Краузе спокойно пошелъ себѣ въ лагерь, на переднюю линейку, къ знамени. Часовой окрикиваетъ: «Кто идетъ?»—«Подпрапорщикъ Краузе, умереть подъ знаменемъ!» Легъ и прострѣлилъ себѣ руку. Потомъ судъ его оправдалъ.
— Молодчина!—сказалъ Бекъ-Агамаловъ.
