«Треба, каже, якъ у насъ у бурсѣ—далъ раза по потылицѣ и квитъ». Затѣмъ дебатировалъ поручикъ Бобетинскій, требовавшій крови. Потомъ господинъ полковникъ тщетно тщились разсказать анекдотъ изъ своей прежней жизни, но до сихъ поръ имъ это, кажется, не удалось. Затѣмъ, въ самомъ началѣ разсказа, подпоручикъ Михинъ заявили подъ шумокъ о своемъ собственномъ мнѣніи, но, въ виду недостаточности голосовыхъ средствъ и свойственной имъ цѣломудренной стыдливости, мнѣніе это выслушано не было.
Подпоручикъ Михинъ, маленькій, слабогрудый юноша, со смуглымъ, рябымъ и веснушчатымъ лицомъ, на которомъ робко, почти испуганно глядѣли нѣжные темные глаза, вдругъ покраснѣлъ до слезъ.
— Я только, господа… Я, господа, можетъ-быть, ошибаюсь,—заговорилъ онъ, заикаясь и смущенно комкая свое безбородое лицо руками.—Но, по-моему, то-есть я такъ полагаю… нужно въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ разбираться. Иногда дуэль полезна, это безусловно, и каждый изъ насъ, конечно, выйдетъ къ барьеру. Безусловно. Но иногда, знаете, это… можетъ-быть, высшая честь заключается въ томъ, чтобы… это… безусловно простить… Ну, я не знаю, какіе еще могутъ быть случаи… вотъ…
— Эхъ, вы, Декадентъ Ивановичъ,—грубо махнулъ на него рукой Арчаковскій:—тряпку вамъ сосать.
— Гето, да дайте же мнѣ, братцы, высказаться!
Сразу покрывая всѣ голоса могучимъ звукомъ своего голоса, заговорилъ Осадчій:
— Дуэль, господа, непремѣнно должна быть съ тяжелымъ исходомъ, иначе это абсурдъ! Иначе это будетъ только дурацкая жалость, уступка, снисходительность, комедія. Пятьдесятъ шаговъ дистанціи и по одному выстрѣлу. Я вамъ говорю: изъ этого выйдетъ одна только
