плымъ голосомъ, при чемъ у него въ горлѣ что-то щелкало и хлюпало:
Хацкель поспѣшно подбѣжалъ къ нему и затрясъ его за плечо.
— Трохимъ… Слушайте, Трохиме… Я жъ васъ такъ просилъ, щобъ вы не разорялись! Вонъ панъ обижается… Ну, выпили вы, и хорошо, и дай вамъ Богъ счастія, и идите себѣ до дому, Трохимъ!
— Жиды! — заревѣлъ вдругъ мужикъ страшнымъ голосомъ и изо всей силы треснулъ кулакомъ по столу. — Жиды, матери вашей чортъ! Уб-бью!..
Онъ грузно упалъ головой на столъ и забормоталъ.
Хацкель съ поблѣднѣвшимъ лицомъ отскочилъ отъ стола. Его губы кривились презрительной и въ то же время смущенной и безсильной улыбкой.
— Вотъ видите, панъ докторъ, какой мой кусокъ хлѣба! — сказалъ онъ съ горечью, обращаясь къ Кашинцеву. — Ну, скажите мнѣ, что̀ я могу съ этимъ человѣкомъ сдѣлать? Что̀ я могу? Этля! — крикнулъ онъ въ сторону занавѣски. — Когда же ты наконецъ подашь пану щупака?
Онъ опять нырнулъ въ отгороженную часть комнаты, но тотчасъ же вернулся съ блюдомъ, на которомъ лежала рыба, нарѣзанная тонкими ломтями и облитая темнымъ соусомъ. Онъ также принесъ со собою большой бѣлый хлѣбъ, съ твердой плетеной коркой, испещренной черными зернышками какой-то ароматной приправы.
— Пане, — сказалъ Хацкель таинственно. — Тамъ у жены отыскалось немного водки. Попробуйте, это хорошая фруктовая водка. Мы ее пьемъ на нашу пасху, и она такъ и называется пейсачная. Вотъ.
Онъ извлекъ изъ-за жилета крошечный узкогорлый