Хацкель поднялъ кверху плечи, разставилъ врозь руки, прищурилъ лѣвый глазъ и нѣсколько секундъ оставался въ такомъ положеніи.
— Чего я дамъ пану поѣсть? — переспросилъ онъ съ лукаво-проницательнымъ видомъ. — А что̀ панъ хочетъ? Можно достать все. Можно поставить самоваръ, можно заварить яйца, можно достать молока… Ну, вы сами понимаете, пане, что̀ можно достать въ такой паршивой деревнѣ! Можно сварить куру, но только это будетъ очень долго времени.
— Давайте яйца, давайте молока. Еще что̀?
— Что̀ еще-е? — какъ будто удивился Хацкель. — Я могъ бы предложить пану фаршированную еврейскую рыбу. Но, можетъ-быть, панъ не любитъ еврейской кухни? Знаете, обыкновенная еврейская рыба, фишъ, которую моя жинка готовитъ на шабесъ.
— Давайте и фишъ. И, пожалуйста, рюмку водки.
Еврей закрылъ оба глаза, затрясъ головой и зачмокалъ съ сокрушеніемъ.
— Водки нема, — сказалъ онъ шопотомъ. — Вы же знаете, какъ нынче строго. А панъ далеко ѣдетъ?
— Въ Гусятинъ.
— Панъ, извините, служитъ по полиціи?
— Нѣтъ, я докторъ. Военный врачъ.
— Ахъ, панъ — докторъ! Это очень пріятно. Повѣрьте моей совѣсти, я очень жалѣю, что не могу вамъ достать водки. Впрочемъ… Этля! — крикнулъ Хацкель, отходя отъ стола. — Этля!
Онъ скрылся за занавѣску и заговорилъ по-еврейски быстро, точно сердясь. И потомъ онъ нѣсколько разъ то появлялся въ общей комнатѣ, то опять исчезалъ и, видимо, очень суетился. Въ это время мужикъ, лежавшій за столомъ, вдругъ поднялъ кверху голову съ раскрытымъ, мокрымъ ртомъ и остеклянѣвшими глазами и запѣлъ хри-