лась отъ сердца, переставшаго биться, наполняла всю грудь, подымалась до горла и сжимала его. Легкимъ не хватало воздуху, что-то изнутри мѣшало ему войти. Арбузовъ судорожно раскрывалъ ротъ, стараясь вздохнуть, но не умѣлъ, не могъ этого сдѣлать и задыхался. Эти страшныя ощущенія продолжались всего три-четыре секунды, но атлету казалось, что припадокъ начался много лѣтъ тому назадъ, и что онъ успѣлъ состариться за это время. «Смерть идетъ!» — мелькнуло у него въ головѣ, но въ тотъ же моментъ чья-то невидимая рука тронула остановившееся сердце, какъ трогаютъ остановившійся маятникъ, и оно, сдѣлавъ бѣшеный толчокъ, готовый разбить грудь, забилось пугливо, жадно и безтолково. Вмѣстѣ съ тѣмъ жаркія волны крови бросились Арбузову въ лицо, въ руки и въ ноги и покрыли все его тѣло испариной.
Въ отворенную дверь просунулась большая стриженая голова, съ тонкими, оттопыренными, какъ крылья у летучей мыши, ушами. Это пришелъ Гришутка, мальчишка, помощникъ коридорнаго, справиться о чаѣ. Изъ-за его спины весело и ободряюще скользнулъ въ номеръ свѣтъ отъ лампы, зажженной въ коридорѣ.
— Прикажете самоварчикъ, Никитъ Іонычъ?
Арбузовъ хорошо слышалъ эти слова, и они ясно отпечатлѣлись въ его памяти, но онъ никакъ не могъ заставить себя понять, что они значатъ. Мысль его въ это время усиленно работала, стараясь уловить какое-то необыкновенное, рѣдкое и очень важное слово, которое онъ слышалъ во снѣ передъ тѣмъ, какъ вскочить въ припадкѣ.
— Никитъ Іонычъ, подавать, что ли, самоваръ-то? Седьмой часъ.
— Постой, Гришутка, постой, сейчасъ, — отозвался Арбузовъ, попрежнему слыша и не понимая мальчишки,