огибая барьеръ и дѣлая видъ, что не замѣчаетъ борцовъ, прошелъ къ выходу, ведущему въ уборныя. Въ то время, когда онъ отодвигалъ массивную красную занавѣсь, отдѣляющую манежъ отъ коридоровъ, кто-то отодвинулъ ее съ другой стороны, и Арбузовъ увидѣлъ передъ собой, подъ блестящимъ, сдвинутымъ на бокъ цилиндромъ — черные усы и смѣющіеся черные глаза своего большого пріятеля, акробата Антоніо Батисто.
— Bone giorne, mon cher monsieur Arbusoffff! — воскликнулъ нараспѣвъ акробатъ, сверкая бѣлыми, прекрасными зубами и широко разводя руки, точно желая обнять Арбузова. — Я только чичасъ окончилъ мой répetition. Allons donc prendre quelque chose. Пойдемъ что-нибудь себѣ немножко взять? Одинъ рюмокъ коньякъ? О-о, только не сломай мнѣ руку. Пойдемъ на буфетъ.
Этого акробата любили въ циркѣ всѣ, начиная съ директора и кончая конюхами. Артистъ онъ былъ исключительный и всесторонній: одинаково хорошо жонглировалъ, работалъ на трапеціи и на турникѣ, подготовлялъ лошадей высшей школы, ставилъ пантомимы и, главное, былъ неистощимъ въ изобрѣтеніи новыхъ «номеровъ», что особенно цѣнится въ цирковомъ мірѣ, гдѣ искусство, по самымъ своимъ свойствамъ, почти не двигается впередъ, оставаясь и теперь чуть ли не въ такомъ же видѣ, въ какомъ оно было при римскихъ цезаряхъ.
Все въ немъ нравилось Арбузову: веселый характеръ, щедрость, утонченная деликатность, выдающаяся даже въ средѣ цирковыхъ артистовъ, которые внѣ манежа — допускающаго по традиціи нѣкоторую жестокость въ обращеніи — отличаются обыкновенно джентльменской вѣжливостью. Несмотря на свою молодость, онъ успѣлъ объѣхать всѣ большіе города Европы и во всѣхъ труппахъ считался наиболѣе желательнымъ и популярнымъ товарищемъ. Онъ владѣлъ одинаково плохо всѣми европей-