тонкимъ, слабымъ и немного сиплымъ голосомъ, совсѣмъ не идущимъ къ его массивной фигурѣ. — Главное дѣло — уборныя у насъ безобразныя, вездѣ дуетъ. Во время номера, сами знаете, вспотѣешь, а переодѣваться приходится на сквознякѣ. Такъ и прохватываетъ.
— Голова не болитъ? Не кашляете ли?
— Нѣтъ, кашлять не кашляю, а голова, — Арбузовъ потеръ ладонью низко остриженный затылокъ: — голова, правда, что-то не въ порядкѣ. Не болитъ, а такъ… будто тяжесть какая-то… И вотъ еще сплю плохо. Особенно сначала. Знаете, засыпаю-засыпаю, и вдругъ меня точно что-то подброситъ на кровати; точно, понимаете, я чего-то испугался. Даже сердце заколотится отъ испуга. И этакъ раза три-четыре: все просыпаюсь. А утромъ голова и вообще… кисло какъ-то себя чувствую.
— Кровь носомъ не идетъ ли?
— Бываетъ иногда, докторъ.
— Мн-да-съ. Такъ-съ… — значительно протянулъ Луховицынъ и, поднявъ брови, тотчасъ же опустилъ ихъ. — Должно-быть, много упражняетесь въ послѣднее время? Устаете?
— Много, докторъ. Вѣдь масленица теперь, такъ каждый день приходится съ тяжестями работать. А иногда, съ утренними представленіями, и по два раза въ день. Да еще черезъ день, кромѣ обыкновеннаго номера, приходится бороться… Конечно, устанешь немного…
— Такъ, такъ, такъ, — втягивая въ себя воздухъ и тряся головой, поддакивалъ докторъ. — А вотъ мы васъ сейчасъ послушаемъ. Раздвиньте руки въ стороны. Прекрасно. Дышите теперь. Спокойно, спокойно. Дышите… глубже… ровнѣй…
Маленькій докторъ, едва доставая до груди Арбузова, приложилъ къ ней стетоскопъ и сталъ выслушивать. Испуганно глядя доктору въ затылокъ, Арбузовъ шумно