Заводскій гудокъ протяжно ревѣлъ, возвѣщая начало рабочаго дня. Густой, хриплый, непрерывный звукъ, казалось, выходилъ изъ-подъ земли и низко разстилался по ея поверхности. Мутный разсвѣтъ дождливаго августовскаго дня придавалъ ему суровый оттѣнокъ тоски и угрозы.
Гудокъ засталъ инженера Боброва за чаемъ. Въ послѣдніе дни Андрей Ильичъ особенно сильно страдалъ безсонніцей. Вечеромъ, ложась въ постель съ тяжелой головой и поминутно вздрагивая, точно отъ внезапныхъ толчковъ, онъ все-таки забывался довольно скоро безпокойнымъ, нервнымъ сномъ, но просыпмся задолго до свѣта, совсѣмъ разбнтый, обезсиленный и раздралсенный.
Причиной этому, безъ сомнѣній, было нравственное и физическое переутомленіе, а также давняя привычка къ подкожнымъ впрыскиваніямъ морфія, — привычка, съ которой Бобровъ на-дняхъ началъ упорную борьбу.
Теперь онъ сидѣлъ у окна и маленькими глотками прихлебывалъ чай, казавшійся ему травянистымъ и безвкуснымъ. По стекламъ зигзагами сбѣгали капли. Лужи на дворѣ морщило и рябило отъ дождя. Нзъ окна было видно небольшое квадратное озеро, окруженное, точно