чательно устроились, я отправился съ однимъ пріятелемъ, сержантомъ Гранжье, осматривать поле битвы; мы дошли до рва, до того самаго мѣста, гдѣ на другой день послѣ сраженія король Мюратъ раскинулъ свои палатки.
Между тѣмъ пронесся слухъ, что на полѣ сраженія найденъ еще живымъ одинъ французскій гренадеръ: у него были оторваны обѣ ноги; онъ пріютился за остовомъ убитой лошади и все время питался ея мясомъ, а воду доставалъ изъ ручья, зараженнаго трупами. Говорятъ, будто его спасли; пока, на время—это весьма вѣроятно, но что касается будущаго, то едва-ли: вѣрнѣе всего несчастнаго пришлось бросить на произволъ судьбы, какъ и столькихъ другихъ. Вечеромъ началъ чувствоваться голодъ среди тѣхъ частей, которыя успѣли истощить всѣ свои запасы. До тѣхъ поръ всякій разъ, какъ варили супъ, каждый давалъ свою порцію муки, но когда замѣчено было, что не всѣ участвуютъ въ складчинѣ, то многіе стали прятаться, чтобы съѣсть, что у нихъ было; ѣли сообща только супъ изъ конины, который стали варить за послѣдніе дни.
На слѣдующій день мы проходили мимо монастыря, служившаго госпиталемъ для части нашихъ раненыхъ въ Бородинскомъ сраженіи. Многіе находились тамъ и до сихъ поръ. Императоръ отдалъ приказъ везти ихъ на всѣхъ подводахъ, не исключая и его собственныхъ, но маркитанты, которымъ поручены были нѣкоторые изъ этихъ несчастныхъ, побросали ихъ на дорогѣ подъ разными предлогами—и все для того,
