Вечеромъ, 6-го (18-го) октября, мы, нѣсколько унтеръ-офицеровъ, по обыкновенію собрались, своимъ кружкомъ и лежали растянувшись, какъ паши, на мѣхахъ горностая, соболей, львовъ и медвѣдей, покуривая изъ роскошныхъ трубокъ душистый табакъ, въ то время какъ великолѣпный пуншъ на ямайскомъ ромѣ пылалъ передъ нами въ большой серебряной мискѣ русскаго боярина; пламя растапливало цѣлую голову сахару, поддерживаемую надъ миской двумя русскими штыками; въ ту минуту, какъ мы разговаривали про Францію и про то, какъ пріятно было бы вернуться на родину побѣдителями послѣ многолѣтняго отсутствія, въ ту минуту, какъ мы мысленно прощались и клялись въ вѣрности нашимъ монголкамъ, китаянкамъ и индіанкамъ, мы вдругъ услыхали суматоху въ большой залѣ, гдѣ спали солдаты роты.
