жили наши Дульцинеи—каморку, которую мы всегда выдавали за шкафъ. Майоръ отворяетъ дверь и видитъ нашихъ пташекъ. Не говоря ни слова, онъ запираетъ дверь и кладетъ ключъ въ карманъ.
Выйдя на улицу и увидавъ меня издали, онъ показалъ мнѣ ключъ и, смѣясь, подошелъ ко мнѣ:—«Ага! сказалъ онъ—у васъ водится дичь въ клѣткѣ, а вы, какъ эгоисты, и не думаете дѣлиться съ друзьями? Откуда вы раздобыли этихъ бабъ? Женщинъ что-то нигдѣ не видать!» Тогда я разсказалъ, какъ и гдѣ я ихъ нашелъ, и что онѣ служатъ намъ для стирки нашего бѣлья. «Въ такомъ случаѣ, обратился онъ къ фельдфебелю и ко мнѣ—вы будете такъ любезны одолжить ихъ намъ на нѣсколько дней, чтобы выстирать наше бѣлье, которое очень загрязнилось; надѣюсь, что вы, какъ добрые товарищи, не откажите намъ». Въ тотъ же вечеръ онъ увелъ ихъ; по всей вѣроятности, онѣ перестирали все офицерское бѣлье, потому что вернулись только черезъ недѣлю.
19-го сентября (1-го октября) сильный отрядъ полка былъ командированъ для фуражировки въ нѣсколькихъ лье отъ Москвы, въ одинъ большой замокъ, выстроенный изъ дерева. Но поживиться тамъ было нечѣмъ. Возъ сѣна—вотъ и вся наша добыча. На возвратномъ пути мы встрѣтили русскую кавалерію, гарцовавшую вокругъ насъ, не осмѣливаясь, однако, серьезно нападать. Правда, мы шли такимъ образомъ, что они могли видѣть, что преимущество окажется не на ихъ сторонѣ,—хотя они были несравненно мно-
