колотя себя въ грудь, какъ бы въ видѣ вызова намъ Нѣсколько часовъ спустя, та же участь постигла приведенныхъ нами плѣнниковъ.
Остатокъ дня я провелъ довольно спокойно, то-есть до семи часовъ, когда майоръ Делэтръ приказалъ мнѣ отправиться подъ арестъ за то, что я, по его словамъ, позволилъ бѣжать тремъ плѣннымъ, порученнымъ моей охранѣ. Я старался оправдаться, какъ могъ, однако отправился въ назначенное мнѣ мѣсто. Тамъ я засталъ еще другихъ унтеръ-офицеровъ. Поразмысливъ обо всемъ, я былъ радъ, что спасъ жизнь троимъ плѣннымъ, будучи убѣжденъ въ ихъ невинности.
Комната, гдѣ я находился, сообщалась съ длинной узкой галереей—въ родѣ коридора, служившаго сообщеніемъ съ другимъ корпусомъ зданія, часть котораго сгорѣла, такъ что никто туда не ходилъ. Я замѣтилъ, что уцѣлѣвшая часть еще не была изслѣдована. Отъ нечего дѣлать и ради любопытства я пошелъ бродить по галереѣ. Когда я дошелъ до конца ея, мнѣ показалось, что я слышу голоса въ комнатѣ, куда дверь была заперта. Прислушавшись, я уловилъ звукъ непонятнаго мнѣ языка. Желая знать, что тамъ такое, я постучался. Мнѣ не отвѣчали—и послѣ моего стука водворилось глубочайшее молчаніе. Тогда, заглянувъ въ щелку, я увидалъ какого-то человѣка, лежавшаго на диванѣ; двѣ женщины стояли возлѣ и повидимому уговаривали его замолчать; я понималъ немного по-польски, а польскій языкъ имѣетъ много общаго съ русскимъ; я постучался еще разъ и потребовалъ воды —
