ревянный и заключалъ въ себѣ необыкновенно изящныя постройки.
Мы пустились въ путь, чтобы вернуться къ Кремлю мы вели съ собой нашихъ плѣнныхъ, ихъ было тридцать-два человѣка, и такъ какъ мнѣ поручена была полицейская охрана ночью, то на моей же обязанности былъ аріергардъ и эскортированіе плѣнныхъ; мнѣ данъ былъ приказъ пронзать штыками всякаго, кто попытается бѣжать или не согласится слѣдовать за нами.
По крайней мѣрѣ двѣ трети этихъ несчастныхъ были каторжники, всѣ съ отчаянными лицами; остальные были мѣщане средняго класса и русскіе полицейскіе, которыхъ легко было узнать по ихъ мундирамъ.
По дорогѣ я замѣтилъ въ числѣ плѣнныхъ человѣка, одѣтаго довольно опрятно въ зеленую шинель и плакавшаго, какъ ребенокъ, повторяя ежеминутно на чистомъ французскомъ языкѣ: «Боже мой, во время пожара я потерялъ жену и сына!» Я замѣтилъ, что онъ больше жалѣетъ о сынѣ, чѣмъ о женѣ. Я спросилъ его, кто онъ такой? Онъ отвѣчалъ, что онъ швейцарецъ, изъ окрестностей Цюриха, и 17 лѣтъ состоитъ преподавателемъ нѣмецкаго и французскаго языковъ въ Москвѣ. Потомъ онъ опять принялся плакать и горевать, твердя: «Милый сынъ мой, бѣдняжка!»
Я сжалился надъ несчастнымъ, сталъ утѣшать его, говоря, что можетъ быть онъ найдетъ пропавшихъ, и зная, что ему суждено умереть вмѣстѣ съ остальными, я рѣшился спасти его. Возлѣ него шли два человѣка, крѣпко
