чавшіеся и теперь старавшіеся признать другъ друга подъ лохмотьями, въ которыя оба были одѣты и сквозь грязь покрывавшую наши лица. Я останавливаюсь, онъ встаетъ, подходитъ ко мнѣ и говоритъ: «Я не ошибаюсь?»—Нѣтъ, отвѣчалъ я. Мы узнали другъ друга и облобызались, даже не назвавъ себя по именамъ.
Это былъ Болье, мой однокашникъ и товарищъ по нарамъ въ велитахъ, когда мы стояли въ Фонтенбло. Какую перемѣну мы нашли другъ въ другѣ! Какими показались другъ другу несчастными! Я не видалъ его съ Ваграмской битвы, когда онъ покинулъ гвардію, чтобъ выйти въ пѣхоту офицеромъ, какъ и другіе велиты. Я спросилъ, гдѣ его полкъ? Вмѣсто отвѣта онъ указалъ мнѣ на орла среди оружія въ козлахъ. Ихъ оставалось всего 33 человѣка; офицеровъ было только двое — онъ, да еще штабный лекарь. Другіе всѣ или были убиты въ сраженіяхъ, или же большей частью погибли отъ лишеній и холода; нѣкоторые отстали и заблудились.
Онъ, Болье, былъ въ чинѣ капитана; онъ сообщилъ мнѣ, что имѣетъ приказъ слѣдовать за гвардіей. Я остался съ нимъ немного, и такъ какъ у него не было продовольствія, то я подѣлился съ нимъ рисомъ, полученнымъ мной отъ солдатъ, встрѣченныхъ въ церкви въ ночь по прибытіи. То было высшее доказательство дружбы, какое только можно было дать товарищу въ подобномъ положеніи, когда даже за деньги ничего нельзя было достать.
