таніе своимъ дочерямъ. Онъ боготворилъ ихъ и сумѣлъ привить имъ любовь къ искусству, которымъ самъ страстно увлекался: одна посвятила себя музыки, другая — живописи. Обладая самъ пріятнымъ голосомъ, онъ часто пѣлъ въ концѣ семейныхъ трапезъ, по тогдашнему обычаю, теперь совершенно исчезнувшему. Въ своей квартирѣ онъ собралъ довольно замѣчательную коллекцію картинъ, рѣдкостей, сувенировъ и многіе приходили на нее смотрѣть.
Въ Парижѣ, куда онъ иногда ѣздилъ, онъ никогда не забывалъ навѣщать своихъ старыхъ товарищей по оружію въ домѣ инвалидовъ. Въ родномъ городѣ онъ ежедневно видался съ нѣсколькими изъ нихъ въ кофейнѣ, и тамъ они бесѣдовали о своихъ походахъ. Ежегодно они праздновали обѣдомъ годовщину вступленія французовъ въ Москву и по-очереди пили изъ кубка, привезеннаго изъ Кремля: солдаты старой гвардіи возводили прошлое въ какой-то культъ.
Съ наступленіемъ событій 1830 года и возвратомъ трехцвѣтнаго знамени[1] онъ рѣшился опять поступить на службу. Семья его пользовалась нѣкоторымъ вліяніемъ въ Конде, гдѣ братъ его былъ врачемъ. Депутатъ отъ Балансьена, Ватимениль, бывшій министръ Людовика
- ↑ Въ той же замѣткѣ говорится: «Въ 1830 году при возрожденіи трехцвѣтнаго знамени, я опять поступилъ на службу».
