кантовъ; тѣ, подвыпивъ, принялись играть на органѣ; этимъ и объяснялись тѣ гармоничные звуки, которые такъ заинтересовали меня.
Солдаты дали мнѣ рису, нѣсколько кусочковъ сухарей и раввинскую шапку, отороченную великолѣпнымъ мѣхомъ чернобурой лисицы. Я тщательно спряталъ рисъ, какъ драгоцѣнность, въ мой ранецъ. Что касается шапки, то я надѣлъ ее себѣ на голову и желая отдохнуть, примостился на доскѣ у костра. Едва успѣлъ я положить голову на ранецъ, какъ вдругъ раздались крики и руготня у дверей. Мы отправились посмотрѣть, въ чемъ дѣло. Шестеро человѣкъ вели телѣгу, запряженную клячей и нагруженную нѣсколькими трупами, которые они собирались свалить за церковь въ придачу къ тѣмъ, что уже лежали тамъ и на которые я спотыкался — земля слишкомъ заледенѣла, чтобы можно было рыть ямы, а на морозѣ трупы временно сохранялись отъ гніенія. Люди сказали намъ, что если такъ будетъ продолжаться, то скоро некуда будетъ дѣвать мертвыя тѣла: всѣ церкви переполнены больными, за которыми некому ухаживать; осталась свободной только одна эта церковь, гдѣ мы находимся. Вокругъ нея вотъ уже нѣсколько дней сваливаютъ трупы; съ тѣхъ поръ какъ показалась голова колонны великой арміи, не успѣваютъ таскать людей, которые умирали немедленно, какъ только прибывали. Послѣ этихъ объясненій я опять улегся у костра; санитары попросили позволенія провести здѣсь остатокъ
