поворачиваю вправо, влѣво и наконецъ попадаю въ какую-то улицу среди развалинъ домовъ. Иду дальше, все руководимый звуками музыки. Достигнувъ конца улицы, я вижу освѣщенное зданіе—оттуда и несутся величавые звуки. Направляюсь прямо туда, и повернувъ нѣсколько разъ, упираюсь въ стѣнку, служившую оградой для зданія, которое оказывается церковью.
Не желая утомляться еще болѣе, розыскивая входъ, я рѣшаюсь перелѣзть черезъ стѣну и чтобы удостовѣриться, что она не высока, ощупываю по ту сторону ружьемъ. Убѣдившись, что вышина не больше трехъ-четырехъ футовъ, я влѣзаю на стѣнку и спрыгиваю внизъ. Мои ноги натыкаются на что-то и я падаю на колѣни; я подымаюсь кое-какъ и сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ замѣчаю, что почва неровная. Чтобы не споткнуться, опираюсь на ружье. Вскорѣ я убѣждаюсь, что нахожусь среди болѣе двухсотъ труповъ, еле прикрытыхъ снѣгомъ. Въ то время, какъ я подвигаюсь, опираясь на ружье, а ноги мои застряваютъ и спотыкаются между рукъ и ногъ труповъ, уложенныхъ повидимому симетрично, раздаются заунывныя пѣснопѣнія. Мнѣ представляется, что это похоронная служба, и я вспоминаю слова Белока; обливаясь холоднымъ потомъ, я почти теряю сознаніе, и уже не понимаю, что дѣлаю, куда иду. Не знаю, какимъ образомъ я очутился прислоненнымъ къ наружной стѣнѣ церкви. Очнувшись немного, несмотря на чертовскій содомъ, неумолкавшій вокругъ меня, я пробираюсь дальше и встрѣчаю дверь, откуда валитъ густой дымъ. Вхожу и попадаю въ толпу
