чевкахъ съ разсчетомъ, чтобы мы могли питаться лошадьми, оставленными ими.
Пока полкъ отдыхалъ и каждый сочинялъ себѣ какую-нибудь, хоть убогую трапезу, я съ своей стороны, какъ эгоистъ, тайкомъ забрался въ густой лѣсъ, чтобы одному съѣсть одну изъ картофелинъ, все еще хранившихся въ моемъ ягдташѣ. Но каково же было мое разочарованіе, когда я хотѣлъ откусить отъ нея—это былъ сущій ледъ. Мои зубы только скользили по картофелинѣ, но не могли отдѣлить ни кусочка. Вотъ тогда-то я пожалѣлъ, что не раздѣлилъ ихъ наканунѣ съ друзьями. Я вернулся къ нимъ, еще держа въ рукахъ картофелину, которую пытался съѣсть, выпачкавъ ее кровью изъ моихъ потрескавшихся губъ.
Меня стали спрашивать, что со мной. Не отвѣчая, я показалъ имъ картофелину, которую держалъ въ рукахъ, и тѣ, которыя были въ сумкѣ; но у меня ихъ мгновенно вырвали. Товарищи мои точно также ошиблись, когда захотѣли ѣсть картофель, потомъ они бросились къ огню, чтобы его оттаять, но картофелины таяли, какъ льдинки. Между тѣмъ другіе товарищи стали допытывать, гдѣ я его нашелъ. Я указалъ имъ на лѣсъ, они побѣжали туда, но скоро вернулись, сказавъ, что ничего не нашли. Вотъ они такъ были добры ко мнѣ, потому что, сваривъ полный котелъ конской крови, пригласили и меня поѣсть съ ними; конечно я не заставилъ себя упрашивать. Весь вѣкъ я упрекалъ себя за свой неблаговидный поступокъ. Они же всегда думали, что я нашелъ картофель
