Этим-то «образом и подобием» и ограничивалось обыкновенно все обследование.
Результатом такой «тщательности» явился целый ряд курьезнейших житий, списанных почти дословно одно с другого: жизнь, напр.. Ефрема перекомского изображена почти буквально словами жития Александра свирского; на Прокопия юродивого устюжского, биограф его перенес целиком рассказ из жития Андрея, юродивого цареградского; автор жития Александра свирского буквально выписал из жития Сергия радонежского рассказ о явлении последнему божией матери и др.[1]
Все, что только что сказано было относительно обследований церковными властями святости жизни русских угодников, следует отнести и к обследованию их чудес: церковные иерархи и не могли да и не желали особенно тщательно производить эту проверку.
Правда, известно не мало распоряжений высших представителей церковной власти о производстве таких проверок и отдельными доверенными лицами и целыми комиссиями.
Патриарх Филарет, напр., посылал следователей для дознания о чудесах Макария унженского; по его же указу митрополит новгородский Макарий поручал в 1624 году одному своему боярскому сыну вместе с одним игуменом произвести обследование чудес Иоанна и Логгина яренгских; в 1629 году по распоряжению митрополита новгородского Киприана производилось дознание о чудесах Артемия веркольского; в 1625—1628 году кирилловский игумен Филипп, по поручению ростовского митрополита Варлаама обследовал чудеса Кирилла новоезерского и т. д., но что могли дать все эти обследования?[2].
Записи совершившихся чудес начинали обыкновенно вестись чуть ли не со дня смерти подвижника, которого в будущем предвиделась возможность канонизовать.
Между тем проходили иногда десятки лет, прежде чем вопрос о канонизации данного угодника попадал на очередь; многие из исцелившихся и очевидцев их исцелений (в особенности из первых чудотворений угодника) умирали, и как бы «накрепко» ни сыскивали следователи, как бы ни расспрашивали «родимцев» исцеленных и «отцов духовных», и иноков, и пустынников, и князей с бояры,
