Но и более мелкие монастыри, обзаведшиеся собственными угодниками, составили себе также очень приличные состояния, которые давали возможность местной братии жить в полном «утешении».
Не мудрено поэтому, что каждая обитель жадно стремилась к тому, чтобы кто-нибудь из ее сочленов поскорее был причислен к лику святых.
И так как монашествующая братия была еще менее разборчива в средствах, чем их архипастыри, то приемы, употреблявшиеся ими для достижения этой цели, носили иногда характер столь уже непозволительный, что даже духовные власти, сами горячо стремившиеся к открытию новых угодников, не находили возможным канонизовать представляемых обителями кандидатов.
Так, митрополит московский Иоасаф в 1539 году должен был отказать игумену переяславскому Даниилу (впоследствии тоже канонизованному) в сопричислении к лику святых князя смоленского Андрея, о чем очень усердно хлопотал будущий преподобный[1].
Даже сам митрополит Макарий, с такой охотой канонизовавший на своих соборах разных угодников целыми десятками, вынужден был в 1544 году отклонить прославление Иакова боровичского[2].
«Тогда были игумены, — пишет в объяснение этих случаев профессор Е. Голубинский, — которые позволяли себе прибегать к затейным чудесам ради своего обогащения»[3].
Но в погоне за собственными святыми монашество не ограничивалось одним измышлением «затейных чудес».
Так как духовные власти, как видно из только что приведенных примеров, все же вынуждены были иногда считаться с известными правилами о канонизации святых и отклонять ходатайства монахов, то наиболее ловкие из иноков обходились в таких случаях и без иерархов.
Одни из них прибегали с просьбами о прославлении своих, угодников непосредственно к князьям, со стороны которых встречали, конечно, полную предупредительность в этом отношении.
Так, один из наиболее чествуемых русскою церковью святых — Феодосий печерский был признан преподобным не определением
