Один летописец XVII века так описывает этою будущего угодника:
«Был же словесен муж и хитроречив, но не сладкогласен... а нравом груб и к бывающим в запрещениях косен к разрешениям, ко злым же и благим не быстро распрозорителен, но ко льстивым паче и к лукавым прилежал. О Василии царе (Шуйском) злоречством наводиша мятежницы словесы льстивыми. Он же им во всем веруя, и сего ради ко царю Василию строптиво и неблаголепно беседоваше всегда, понеже внутрь имый наветованный огонь ненависти и супостатного коварства, якоже лепо бе никакоже отчелюбно совещашеся с царем»[1].
Другой современник, известный Александр Гонсевский на съезде русских и польских послов, бывшем в сентябре 1615 года на литовской границе, так отзывается о Гермогене:
«А Гермоген патриарх мне, Александру, ласку и любовь свою показывал, в подарок кушанья и питья присылывал, устами целовал, а в сердце гнев без причины на государя своего Владислава и на нас держал. Призвавши нас в город для собственной защиты, он тотчас начал заводить смуту и кровь; священникам в Москве приказывал, чтоб вас, сыновей своих духовных, против нас в гнев и ярость приводили: доказательство тому письмо вашего священника московского, который меня остерегал и описал прежние многие дела патриарха, как он в донских казаках и потом попом в Казани был; по этому письму поповскому найдены были в приказе казанского дворца многие доводы на Гермогена, которые при прежних государях русские люди казанцы на него делали. Когда вор в Калуге умер, то патриарх тайно разослал по городам грамоты смутные; тогда же пойман в Москве на измене Федор Погожий и в расспросе рассказал весь злой завод и совет митрополита Филарета, как он, едучи из Москвы, на слове с патриархом положил, чтобы королевичу на московском государстве не быть, патриарх взялся всех людей к тому приводить, чтоб посадить на царство сына его Михаила»[2].
Этих кратких, но слишком выразительных сведений, совершенно достаточно, чтобы уяснить, насколько далека личность Гермогена от идеалов святости.
