вы знаете, я должен вас предупредить, что Государственная Дума должна взывать к спокойствию, а если этого не будет, я вынужден буду принять известные меры». Я говорю: «Послушайте. Грозить Думе? Вы, премьер? Да ведь это курам на смех. Чем вы можете грозить? Вы у меня под отчетом, так сказать, право контроля имею. Вы изволите грозить. Разве можно?» — «А вы считаетесь с тем, что я, может быть, во всеоружии?» — «Да, это вы от имени своего? Если вам пишут, что приказывают, я спорить не буду. Вы незаконно грозите от своего имени. Я этого слышать не хочу и не желаю». — «Ну, — говорит, — вы не так поняли». Вообще я должен сказать, что все они на расправу были жидки. И малейший отпор встречал уступки. Когда они видели зубы, они отступали. Я говорю: «Ваших угроз не признаю и никаких директив признавать не хочу, а буду действовать, как велит мой долг и совесть». — «А я не могу, к сожалению, быть. У меня, — говорит, — вот нога». — «Вы, кажется, берете пример с графа Остермана, у него всегда нога болела в критические минуты?» — «Нет, нет, — говорит, — я серьезно нездоров». И тем не менее приехал.
Председатель. — Что он хотел получить от вас?
Родзянко. — Он хотел получить от меня обещание, что я малейшую оппозиционную речь пресеку в корне. Конечно, я мог сделать. Но я могу одного, двоих согнать с кафедры, а третий бы меня согнал, — это совершенно невыгодно.
Председатель. — Вообще оппозиционные речи или речи о Распутине, т.-е. это был запрет оппозиционности или запрет наложен был на речи о Распутине?
Родзянко. — Мне так говорил Штюрмер: «Вы можете критиковать, сколько хотите; но я вас предупреждаю, что разговоры о Распутине могут вызвать для вас нежелательные последствия». Я говорю: «Борис Владимирович, запрещенный плод самый сладкий. Это вещь давно известная. Оставьте в покое, и что вам Распутин? Если справедливы слухи, что он вас назначил, тогда дело другое». — «Я ничего с ним общего не имею». — «Отчего же вы его защищаете? Это негодяй первостатейный, которого повесить мало». — «Это, — говорит, — желание свыше», и т. д. — «Но, — я говорю, — желание свыше ограничивается тем, что даже в формуле права сказано: «Выслушай мое мнение и поступай, как хочешь». — «Как же мне сказать правду, когда чорт знает, что делается (извините за выражение). Распутин бог знает что делает. Катается пьяный по улицам; протоколы составляются в Москве и Петрограде. Как не предупредить? Какой же вы после этого монархист, вы, напротив, самый ярый республиканец, который путем поблажек колеблет монархическую идею. Кто такие вещи делает?» На этом мы не сошлись. — «Я вам никаких обещаний не даю».
Председатель. — Обнаруживал в разговоре с вами Штюрмер такую мысль, что он проповедывал в докладах верховной власти
