Гр. Игнатьев. — Государь сказал, что он оставит прошение у себя.
Председатель. — Вы дадите нам ваш черновик?
Гр. Игнатьев. — Скажите, а это не для опубликования? Тогда я вам его дам (дает прошение). Я бы не хотел, чтобы оно было опубликовано. В декабре месяце я изложил свое credo на политику и, должен сказать, меня поразило, что вопрос о средостении бюрократии и о необходимости контакта со страной встречал полное сочувствие и понимание: «Так для чего же я Думу дал?—Для уничтожения средостения бюрократии и для контакта». Я говорю: «Совершенно верно, но Дума не использована в полном объеме. Она рвется спасти Россию, а вам докладывают, что она является источником гибели России». Это был широкий и взволнованный доклад.
Председатель. — Это когда было?
Гр. Игнатьев. — 21 декабря, а 27-го, без причисления куда-либо, без назначения, без рескрипта, я был уволен. Павидимому, старика Фредерикса это взволновало. Он меня вызвал 31 декабря и говорит: «Как, ничего нет?» Я говорю: «Ничего, и я очень рад». Он говорит: «Я не могу этого допустить, не для вас, а для них». И тогда я был дополнительным указом возведен в звание шталмейстера. Я думаю, это по докладу Фредерикса; значит, какие-то силы были против, а Фредерикс — за. Я на учете не состою, но по возрасту мог бы быть призван (мне 47 лет), и я счел своим долгом явиться, как прапорщик запаса. Шуваев был против этого. Не знаю, сделал ли это Шуваев или Фредерикс, может быть, и Шуваев, так как звание шталмейстера освобождает от воинской повинности. После этого я был у государя. Со всеми этими господами я не прощался, был только у Шаховского.
Председатель. — Что же, во время последней беседы, ваш собеседник обнаружил некоторое опасение за себя, за сына, за династию, может быть, даже за Россию, которая в его представлении, вероятно, была связана с династией?
Гр. Игнатьев. — Я думаю, что он отдавал себе отчет. Когда прощался, он сказал: «Спасибо вам за правду, как вы ее понимаете». «Как вы ее понимаете» было сказано не сразу, а на меня посмотрели и сказали: «как вы ее понимаете». Как будто было колебание.
Председатель. — Вы не вели никаких записок?
Гр. Игнатьев. — Нет.
Председатель. — Вам ясно было во время доклада, 9-го января, что дело идет под гору?
Гр. Игнатьев. — Для меня было настолько ясно, что я еще на ноябрьском докладе в ставке прямо говорил: «на кого же вы опираетесь?», а в декабре я определенно говорил: «может быть другой выход — диктатура, но как же диктатура, когда у нас нет армии?».
