Веревкин. — Это дело очень скверное по обстановке. Грозненский купец Нахимов, которому нужно было раздобыть удостоверение на право получения дозволительного свидетельства на производство разведки нефти, получил такое свидетельство задним числом, путем подкупа местного полицейского агента. Я не помню сейчас его фамилии. Это, кажется, был уездный начальник или помощник уездного начальника.
Председатель. — Но в чем же заключалось влияние Распутина на решение этого дела?
Веревкин. — Были письма, и затем в министерстве начали появляться типы, которых мы знали, не столько я, как ближе стоявшие к просителям вице-директора департаментов Лядов и Чаплин. Тут был некий Розеншильд-Паулин и еще кто-то такой. Одним словом, это были такие лица, что для нас было ясно, что за ними стоит Распутин. Нахимов подал ходатайство; при Хвостове его ходатайство было оставлено без последствий. Затем, при Макарове, его прошение поступило в министерство. Проситель не останавливался ни перед чем, чтобы добиться удовлетворения своего ходатайства, и, между прочим, зная, что я состою председателем правления попечительного комитета, образованного министерством юстиции и сенатом для помощи участникам и жертвам войны (у нас была идея устроить инвалидный дом и надо было для этого приобрести, по крайней мере, участок), Нахимов подослал ко мне одно лицо с заявлением, что если он получит помилование, то жертвует комитету огромный участок в Лесном, чуть не с четырьмя дачами. Я, конечно, его отправил. При Макарове был уже заготовлен доклад об оставлении прошения Нахимова без последствий. Доклад, однако, Макаров не успел передать. Он предполагал его послать, но как раз в тот день, когда у него должен был быть доклад, последовала его отставка. Добровольский же, который обращался по телефону с просьбой оказать содействие Шнеерсону, месяца за два перед тем, потребовал к себе это дело, и очень скоро доклад был переделан в смысле помилования. Это дело само по себе никакого интереса не представляет. Весь интерес этого дела в том, что за этим Нахимовым стоял Распутин.
Председатель. — Что вы подразумеваете, когда говорите, что не было никакого интереса?
Веревкин. — Не было никаких оснований, никаких данных к испрошению помилования.
Председатель. — Что же, Добровольский оказался осведомленным об этом деле еще до его доклада?
Веревкин. — Да, он, примерно, в конце октября обращался ко мне по телефону и, когда я ему заметил: «Николай Александрович, это дело мне очень хорошо известно, дело это скверное и, насколько я знаю, министр юстиции уже решил всеподданнейший доклад пустить на отклонение», а затем: «Николай Александрович,
