ского и Раева и не одобрял предположения Трепова. Он поговорил из другой комнаты с Царским Селом по телефону (кажется с Вырубовой), что именно я не слышал, — кажется, обещал приехать. Вернувшись, поговорили опять о переменах, предположенных Треповым, затем, уезжая, мне советовал не беспокоиться заранее: «бог милостив — все еще, может, обойдется». Вскоре он уехал. Через день или два мне сказал либо Куколь (которому я рассказал свой разговор с Треповым), либо Васильев, что Трепову день приема отложен на сутки и что в ставку уезжает царица. Я поговорил по телефону с Вырубовой; они, правда, уехали в тот День. От Бадмаева я узнал, что Трепов предлагал Распутину 150 тысяч рублей, чтобы очернить меня перед царем и убрать. Я спросил Распутина, который был при этом, — правда ли это? Он ответил: «ну что об этом говорить». Я понял, что это была, действительно, правда и, конечно, я сетовал на Трепова.
Перед открытием Думы, в совете м-ров, Трепов провел соглашение, что никто из министров не может говорить в Думе без предварительного ознакомления совета с содержанием своей речи. Было известно, что Пуришкевич будет говорить против меня, и я понял, что это направлено в мою сторону. Не возражая, я решил, что напишу свой ответ. Темы Пуришкевича были мне известны от думских товарищей. В день возобновления занятий, после речи Пуришкевича был сделан перерыв и в павильоне я прочел ту речь, которую хотел сказать. Трепов высказал мнение, что ответ мой хорош, но излишний, так как Дума мне «не даст говорить». Я уверен и теперь, что этого бы не было, особенно по содержанию речи и концу, где я хотел сказать о необходимости моей работы только совместно с Думою и вызвать реплики с мест. Во всяком случае, эта речь решила бы мою дальнейшую участь — я очень хотел говорить, но и другие министры поддержали Трепова. Я сказал, что не подчинюсь и буду отвечать, как член Думы. Позвали М. В. Родзянко. В комнате остался с нами один Трепов. Родзянко тоже высказал мнение о том, что речи говорить не надо, «впрочем делайте как хотите», и после нескольких слов о том, что это для меня важно, что я все-таки хочу говорить, он пошел по коридору, я его сопровождал, вдруг он остановился и, обращаясь ко мне, отрывисто сказал: «Уходите — спасите положение!» Я ответил — «поговоримте бога ради минуточку, объясните мне, конечно, я уйду, как только пойму в чем дело». Он ничего не ответил, махнул рукой, и в заседании не дал мне говорить по личному вопросу — в очередь же я не попал. Моя речь осталась несказанной. По поводу речи Бобринского, я просил двух друзей с ним переговорить. Это было сделано. Таким образом, я должен был видеть, что против меня был Трепов, с ним совет (на стороне сильнейшего) и Родзянко с большой частью Думы. С Родзянко, с того времени, как я впутался
