государя с приказанием водворить порядок, которую можно было понять только, как приказание стрелять.
Беляев. — Я в первый раз слышу. Вообще это относилось до него.
Председатель. — О вашем решении о необходимости войти в соглашение с государственной думой, совет министров телеграфировал бывшему государю?
Беляев. — Не знаю.
Председатель. — Как совет министров о своем решении, принятом в Петрограде по поводу событий, которым вы придавали историческое значение, не пришел к мысли и не нашел нужным телеграфировать бывшему государю, тогдашнему главе верховной власти?
Беляев. — Я говорю про субботу. В субботу довольно спокойно было, а в воскресенье мы вновь собирались.
Председатель. — Относительно субботы вы приняли решение. Почему вы не телеграфировали это государю, не вы лично, а министры?
Беляев. — Я должен так сказать. Я все время считал, что военный министр не входит в какие-либо вопросы политического характера.
Председатель. — Но военный министр, как член совета министров, разве не мог и не должен был возбудить вопрос о необходимости вотума совета министров, в котором он принимает участие, сообщить главе верховной власти?
Беляев. — Я затрудняюсь сказать.
Председатель. — Вы несколько минут тому назад сказали, что вы чувствовали, что минута была историческая.
Беляев. — В смысле ответственности. Я именно так сказал: «Конечно, история скажет, а что же сделали эти господа?»
Председатель. — То-есть, министры?
Беляев. — Да. Еще накануне было принято решение относительно того, чтобы довольствие передать в ведение города.
Председатель. — В совете министров, на совещании было принято. Вы были на этом совещании?
Беляев. — Был.
Председатель. — Был Протопопов?
Беляев. — Его не было.
Председатель. — Вы знаете, что он был осведомлен об этом совещании?
Беляев. — Это было в газетах.
Председатель. — Вы не знаете, что он возражал с этой точки зрения?
Беляев. — Он говорил, что это ошибка.
Председатель. — Он это говорил с точки зрения внутренней политики, представляемой министром внутренних дел?
