Бурцев. — Единицы только. Прежде таких совсем не было. Они не вносились в списки. Меньшиков еще говорил: был такой шкафчик в охранном отделении, до которого не добирались, который передавался от одного директора другому, с надписью: — «Не вскрывать без высочайшего повеления» или — «Вскрыть»… Даже бывали директора департамента, которые так и не вскрывали, а некоторые вскрывали и передавали другим. Я имею сведения, что среди нашего общества есть два-три особо законспирированных лица, в провокации которых я убежден, но подступиться нельзя, потому что нигде следов нет.
Председатель. — Вы их наметили уже?
Бурцев. — Наметил одного, которого я в течение 10 лет на груди своей вынашиваю, но к которому все еще не могу подступиться… Теперь, когда открыты архивы, можно сопоставить, допрашивать, можно добиться, если власть пойдет навстречу. Я думаю, не только Малиновский, но и кое-какие ответственные лица откроются.
Родичев. — Кроме Малиновского, вы не знали никаких других агентов на этих же правах?
Бурцев. — Знаю двоих, о которых сейчас говорил, что они у меня на душе лежат. Они играют очень большую роль. Это члены общества. Это особо законспирированные лица, раскрытие которых сделало бы еще больше шума, чем раскрытие Малиновского.
Родичев. — Но пока вы их не обнародуете, вы никого на правах Малиновского назвать не можете?
Бурцев. — Нет. Я над ними работаю. Я хочу обратиться с просьбою к министру, чтобы мне дали возможность повторить то, что я сделал с Виссарионовым.
Председатель. — Виссарионов склонен давать объяснения?
Бурцев. — Совершенно склонен, — обстоятельно, не утаивая ничего, и добросовестно заключения дает. Кстати, я могу то же самое сказать относительно Герасимова. Я их делю на две группы. Лица, которые до революции давали сведения, и которые дают после революции. Я виделся раз десять с Герасимовым до революции. Виделся летом, осенью, весной. Он сразу пошел на объяснения, — сказал, что фамилии агентов не считает себя вправе назвать, но объяснения все давал. Я отмечаю, что за все время никакой лжи не было. Я знаю его деятельность, знаю, что он порвал всякую связь с полицией в настоящее время. Наоборот: он не столько революционер (это термин не подходящий), но настроение у него было такое, что он, не будучи в заговоре, был однако, посвящен в планы дворцовых переворотов и не в целях шпионажа, а в качестве человека сочувствующего… Вы, конечно, знаете, что в декабре-январе ждали в Кронштадте дворцового переворота. Он был в это посвящен. Нельзя было обойтись без
