была ужасно непосильная работа. Я узнал, что государь император желает переменить министра иностранных дел.
Председатель. — Почему переменить? Как вы это узнали?
Штюрмер. — Не знаю, его величество не сказал почему.
Председатель. — Значит, он не сказал, почему он хочет переменить министра иностранных дел?
Штюрмер. — Определенно, чтобы те или другие шаги были, он не говорил, но вообще он был недоволен какой-нибудь ошибкой.
Председатель. — Как же вы справлялись с этой большой задачей, как вы соглашались с основной задачей Министерства Иностранных Дел, т.-е., руководить внешней политикой России?
Штюрмер. — Т.-е., что вы хотите сказать?
Председатель. — По существу, какие у вас вопросы возникали, — так, например, вопрос об отношении к союзникам?
Штюрмер. — К союзникам отношения были самые определенные, самые дружеские, откровенные.
Председатель. — Вам известно, что вся германская печать встретила с радостью ваше назначение министром иностранных дел и говорила и связывала это с предложением мира?
Штюрмер. — Нет, этого я не знаю, но я себе это объясню тем, что я был совершенно неизвестным деятелем, одним из очень многих в империи, ничем себя не выказывавший и, кроме того, с немецкой фамилией. Вот я и думаю, эта немецкая фамилия сыграла ту роль радости. Я всеми способами пользовался, чтобы разочаровать их в этом. Я был у московского городского головы и сказал ему: «Вы меня знаете, знаете, что я православный, я у вас в Москве был, а вот говорят, что я иностранец. Пожалуйста, я вас прошу говорить всем и каждому, что это неправда, что отношения у меня с английским и французским послами самые лучшие, что я держу знамя России высоко». В некоторых вопросах у нас были несогласия, но с английским послом я всегда был согласен. Один раз была история, что в газете «Русский Гражданин» было напечатано выступление против англичан. Тогда я спрашивал, посылал объясниться. Он должен был поехать объясняться с послом.
Председатель. — Вы по собственной инициативе это сделали?
Штюрмер. — Насколько помню относительно этого — да. Может быть потому мы сейчас заговорили об этом, но во всяком случае существует телеграмма (может быть неудобно об этом говорить?) лорда Грея, в которой он говорит по поводу истории Булацеля, что он сообщил Бенкендорфу и что он дело Булацеля считает поконченным. У него осталась в памяти только благодарность за то содействие, которое министр иностранных дел Штюрмер оказал, чтобы это дело выяснить. А с английским послом всегда отношения были самые лучшие.
