нович. Но ко мне он пришел один. Тогда я в первый раз его видел. Пришел, перекрестился на образа, поклонился от дверей. Я предложил ему кресло. Сел в углу комнаты, скрестивши ручки, очень скромно. И вот разговор стенографически передаю. «Да, да, да. Я вот рад. Вот, вот. Хорошо, что я вас вижу». Я говорю, что очень рад; чем могу служить? — «А скажите, пожалуйста, Белецкий хороший человек?» Я говорю: «Ничего». — «Ах, да, да, да. А Сухомлинова за что посадили?» — Я говорю; «Не знаю, там сенаторы разбираются в этом деле, а мне совершенно не известно». — «Нешто за пушки, что пушек не было?» Я говорю: «Может быть и за пушки». — «Да если ведь из-за пушек, так другие больше, чем он, виноваты». Я молчу. Это намек на Сергея Михайловича. «Да другие-то знаете, что больше виноваты?» — Я говорю: «Не знаю, кто виноват в этом деле, там разберутся». — «Да, да, да. А вот мне про вас говорили, что вы зверь». — Я говорю: «Смотрите, какой зверь». — «Ну, мало ли, что люди говорят. Все люди врут. Ну, до свиданья»…
Председатель. — Он говорил с вами на ты или на вы?
Климович. — Он говорил мне: «ты, ваше превосходительство», иногда говорил вы. Я стенографически старался, возможно точно, передать эту беседу. Я об этом вообще, как о курьезе, рассказывал довольно много, не делал секрета из этой беседы, потому что она мне казалась анекдотичной. Он ничего не просил. На меня произвело впечатление, что или с уходом Штюрмера, потеряв связь с министерством внутренних дел, он ищет возможности завести знакомство с директором департамента полиции, чтобы обращаться к нему с просьбами; либо, как мне казалось более верно, то, что мне подсказал Решетников, что меня пошлют «смотреть». Вот какая цель.
Председатель. — А он не писал вам?
Климович. — За бытность мою директором департамента полиции, я раза три или четыре получал письма от Распутина, которые начинались всегда так: «Милай дарагой, помилуй его грешнаго» — и обращался с какой-нибудь просьбой. Все эти письма в делах департамента полиции подшиты. Все просьбы признаны были неосновательными и оставлены мною без последствий.
Председатель. — Это были бланковые письма без упоминания лица, за которое просят?
Климович. — Я не знаю, были ли это его собственноручные каракули, либо чужие, но лицо являлось лично.
Председатель. — Но в письме было имя лица, или это было бланковое письмо, годящееся для всякого?
Климович. — Пожалуй, что бланковое.
Председатель. — Вы добрую половину своих показаний посвятили Распутину. Может быть то, что я спрошу, вам неизвестно,
