И такъ, я хотѣлъ бы, чтобы никто въ государствѣ не могъ бы считать себя выше закона, и чтобы никто извнѣ не могъ бы навязать государству законъ, который оно обязано было бы признавать, ибо, каково бы ни было устройство управленiя, если есть въ государствѣ хоть одинъ человѣкъ, не подчиненный закону, всѣ остальные будутъ неизбѣжно предоставлены его произволу (1); и если есть національный правитель и другой правитель иноземный, то нельзя ожидать, чтобы предписаніямъ того и другого повиновались одинаково послушно, и чтобы государственное управленіе стояло на надлежащей высотѣ. Я не хотѣлъ бы жить въ го сударствѣ, недавно учрежденномъ, сколь бы ни были хороши его законы. Я опасался бы, какъ бы управленiе, организованное, быть можетъ, не такъ, какъ того требовалъ данный моментъ, не оказалось непригоднымъ для новыхъ граждаяъ или граждане не оказались непригодными для новаго управленiя, и какъ бы государству не грозили поэтому потрясенія и гибель чуть ли не съ самого его возникновенія; ибо свободу можно сравнить съ сытной, но тяжелой пищей и тонкими винами, питающими и укрѣпляющими людей сильныхъ и къ нимъ прйвыкшихъ, но вызывающихъ отяжелѣніе, опьяненіе и разстройство здоровья у людей слабыхъ и хрупкихъ, организмъ которыхъ къ нимъ не приспособленъ. Народы, привыкшіе имѣть повелителей, не въ состояніи обойтись безъ нихъ. Если они пытаются свергнуть съ себя иго деспотизма, то только еще болѣе удаляются отъ свободы. Такъ какъ они принимаютъ за свободу ея противоположность — необузданное своеволіе, то совер шаемые ими перевороты почти всегда отдаю тъ ихъ въ руки искусно вкрадывающихся къ нимъ въ довѣріе честолюбцевъ, которые еще болѣе отягчаютъ ихъ цѣпи. Даже римскій народъ, этотъ образецъ свободныхъ народовъ, по выходѣ изъ-подъ тираніи Тарквиніевъ, не въ соетояніи былъ самъ управлять собою. Низко павшій,
