начала разсказа и даже записать имя того пастора который составилъ списокъ“[1].
5) Наконецъ самый подборъ книгъ, преимущественно сочиненій или весьма рѣдкихъ или не дошедшихъ до насъ и извѣстныхъ по одному упоминанію, сочиненій, имѣвшихся въ библіотекѣ царской въ такомъ большомъ количествѣ, новольно также вселяетъ недовѣріе къ разсказу.
Все это заставляетъ отнестись съ величайшимъ сомнѣніемъ къ подлинности документа, открытаго Дабеловымъ. Въ печати уже высказано подозрѣніе въ его фальсификаціи. Нельзя не признать, что это мнѣніе имѣетъ за собой основаніе[2]. Документъ Дабелова по своему содержанію находится въ тѣсной связи съ извѣстіемъ о пасторѣ Веттерманѣ въ неточной передачѣ его Арндтомъ. Какъ извѣстно послѣдній ошибочно передалъ разсказъ Ніенштедта и приписалъ Веттерману то, чего онъ не дѣлалъ и о чемъ не говорилъ ни слова Ніенштедтъ, именно, что Веттерманъ разобралъ царскую библіотеку. Между тѣмъ документъ Дабелова это именно и приписываетъ своему дѣятелю: онъ очевидно разобралъ царскую библіотеку, ибо отмѣчаетъ ея болѣе важныя рукописи и занимался переводомъ нѣкоторыхъ изъ нихъ. Изъ этого можно сдѣлать справедливое заключеніе, что фальсификаторъ документа Дабелова при своей работѣ руководился извѣстіями Арндта и слѣдовательно совершилъ свою работу послѣ выхода въ свѣтъ этихъ трудовъ, (т.‑е. въ періодъ времени со второй половины XVIII в.). Былъ ли этимъ фальсификаторомъ Дабеловъ или онъ самъ введенъ былъ въ заблужденіе фальсификаціей — это конечно другой вопросъ, который можно рѣшать и въ ту и другую сторону. Судя по нѣкоторымъ выраженіямъ въ полемикѣ, возбужденной открытіемъ этого документа, о томъ, что Дабеловъ отличался слишкомъ большимъ довѣріемъ, можно думать, что и второе предположеніе объ обманѣ его самого не лишено вѣроятія. Судя же по тому, что указаніе его на мѣсто храненія списка оказалось ложнымъ, можно думать, что списокъ — дѣло его рукъ.
