— Ты врешь... Развѣ боцманъ станетъ клеветать на матроса.
— Я Бога помню, вашескобродіе, и не вру! Боцманъ въ отместку накляузничалъ, и вы изволили повѣрить... На судѣ правда окажетъ, вашескобродіе...
Лицо „отчаяннаго“ дышало такой правдивостью и голосъ звучалъ такой искренностью, что матросъ уже не казался „преступникомъ“, заслуживающимъ тяжкаго наказанія, и строгій офицеръ невольно смягченнымъ тономъ спросилъ:
— Ты ругалъ боцмана и грозилъ побить?...
— Точно такъ, ваше благородіе!
— Развѣ боцманъ тебя тѣснилъ? Вѣдь съ тобой всѣ хорошо обращались?
— Точно такъ, вашескобродіе. Боцманъ не тѣснилъ, и всѣ со мною обращались по закону...
— Такъ почему же ты оскорбилъ боцмана?
— Онъ тиранствуетъ надъ матросами, вашескобродіе, и нѣтъ ему узды. Вамъ неизвѣстно, какой онъ взяточникъ и какъ бьетъ людей... И когда онъ поднялъ на меня кулаки въ своей каютѣ, я не позволилъ... Сказалъ, что дамъ сдачу... Каждый это скажетъ, если доведутъ... Закона нѣтъ драться и оскорблять. И матросъ можетъ чувствовать. За дерзости я виноватъ, вашескобродіе. Но не бунтовалъ и не подстрекалъ къ неповиновенію. Я только говорилъ матросамъ, что, по закону, нельзя драться, что надо жить по правдѣ и по совѣсти. Это развѣ бунтъ?
