— Въ физіономію не заѣзжалъ? Боцманскихъ словъ не загибалъ?
— Смѣлъ бы!
— Онъ только почтенія требовалъ... Такъ чего было съ имъ хорохориться?... И довелъ до злобы... Зачѣмъ ты связался съ боцманомъ и отчекрыжилъ, какой онъ такой.... По какому твоему форцу?... Зачѣмъ бѣду накликалъ?—сентенціозно, не одобряя поступка Митюшина, прибавилъ Чижовъ.
— Зачѣмъ?—переспросилъ „отчаянный“.
Въ его насмѣшливомъ голосѣ звучала грустная нотка разочарованія въ человѣкѣ, на котораго надѣялся.
— То-то зря... Форцъ хотѣлъ показать боцману... себя потѣшить? Ну, и потѣшился, а какой прокъ? Боцмана не обанкрутилъ, а себя зря обвиноватилъ. Не бойсь, боцманъ съ разсудкомъ... Онъ во всей формѣ „обуродуетъ“ тебя по начальству... Отвѣть-ка на-счетъ бунта... Въ родѣ быдто бунтъ и окажетъ...
— И отвѣчу!—возбужденно промолвилъ „отчаянный“.
— Отвѣтишь? Отдадутъ тебя подъ судъ и въ штрафные, это какъ Богъ!
— Пусть!—раздраженно, возмущаясь Чижовымъ, отвѣтилъ Митюшинъ.
— Пусть не пусть, а изъ-за фанаберіи отдуешься... Насчетъ закона горячишься... Права, молъ, имѣешь? Тебѣ покажутъ права... И тебя же люди дуракомъ назовутъ... Не суйся, молъ, въ чужую
