— На-счетъ чего?
— Хотя бы на-счетъ того, что я насквозь вижу человѣка и могу его понять.
Митюшинъ молчалъ, словно бы поддразнивая боцмана.
— Сообразилъ?
— Видно, не сообразилъ!
— А еще много воображаешь о себѣ!—презрительно кинулъ Ждановъ.
Митюшинъ не возражалъ. Только глаза улыбнулись, верхняя тонкая губа въ углу рта подергивалась, и лицо приняло вызывающее и слегка надменное выраженіе.
Боцманъ чувствовалъ едва скрываемое пренебреженіе къ себѣ матроса.
Съ какимъ наслажденіемъ искровянилъ бы онъ эту „дерзкую рожу“! Но Ждановъ трусилъ „отчаяннаго“. Отъ него всего можно ожидать.
Изнывая въ злобѣ и едва сдерживаясь, боцманъ еще медленнѣе „пыталъ“ Митюшина, процѣдивъ съ угрозой въ скрипучемъ своемъ голосѣ:
— Какъ бы не вышло съ тобой серьезныхъ непріятностей!
Митюшинъ словно бы нарочно зѣвнулъ съ видомъ человѣка, котораго не пугаютъ угрозы боцмана, а только наводятъ скуку, и равнодушно спросилъ:
— Какія еще непріятности?
— Дурака не строй... Не дерзничай... Ты съ кѣмъ говоришь?
— Съ боцманомъ.
