Всѣ матросы очень уважали его и даже слушались. Онъ умѣлъ каждому угодить какой-нибудь мелкой услугой. Ко мнѣ онъ относился прекрасно и всегда бывалъ мнѣ радъ, когда я приходилъ въ камбузъ[1], гдѣ у него вся посуда сіяла чистотой и висѣла клѣтка съ попугаем.
— А, Гоукинсъ, милости просимъ, — скажетъ онъ мнѣ бывало. — Пожалуйте сюда, пожалуйте, побесѣдуйте съ старым Джономъ Сильверомъ. Вы всегда приятный для меня гость… Вы такой умный мальчикъ, гораздо умнѣе своихъ лѣтъ… Вотъ мой капитанъ Флинтъ… Я, знаете, окрестилъ своего попку именемъ этого знаменитаго пирата... Послушаемъ, что онъ намъ скажетъ. Кажется, онъ все пророчитъ намъ благополучное путешествіе… Неправда ли капитанъ?
— Червонцы!.. Червонцы!.. Червонцы! — пронзительно закричитъ всякій разъ попугай и такъ бывало надоѣстъ, заладивъ одно и то же, что Джон Сильверъ наброситъ на клѣтку платок, чтобы унять крикуна.
— Знаете сколько лѣтъ этой птицѣ? Лѣтъ двѣсти, я думаю, если не больше; попугаи ужасно живучи. Ни одинъ человѣкъ не видалъ въ жизни такъ много разныхъ событій, какъ этотъ попка. Представьте только себѣ, что онъ плавалъ съ Инглэндомъ, знаменитымъ пиратомъ, капитаномъ Инглэндомъ! Онъ побывалъ и на Мадагаскарѣ, и на Малабарѣ, и въ Суринамѣ, и въ Порто-Белло. Онъ присутствовалъ при поднятіи со дна бухты Виго затопленныхъ испанскихъ галіотовъ. Тамъ онъ и выучился кричать: „червонцы!... червонцы!..“ И немудрено: ихъ тамъ выловили изъ воды цѣлыхъ триста пятьдесять тысячъ… Такъ-то, милый мой Гоукинсъ. Онъ былъ при абордажѣ фрегата Вице-король Индіи въ водахъ Гоа. А вѣдь посмотрѣть на него: попка, маленькій, невзразный. Нельзя подумать, что онъ такой старикъ. Мы съ нимъ вмѣстѣ понюхали пороху, товарищи въ нѣкоторомъ родѣ; вѣдь такъ, капитанъ?
— Смирррно!.. На абордаж! — трещитъ попугай.
— Ахъ, ты, мой матросикъ! — говоритъ Джон Сильверъ, поднося къ клѣткѣ кусокъ сахару.
Попугай начинаетъ биться и царапаться въ клѣткѣ, ругаясь какъ извощикъ.
- ↑ Корабельная кухня.
Все матросы очень уважали его и даже слушались. Он умел каждому угодить какой-нибудь мелкой услугой. Ко мне он относился прекрасно и всегда бывал мне рад, когда я приходил в камбуз[1], где у него вся посуда сияла чистотой и висела клетка с попугаем.
— А, Гоукинс, милости просим, — скажет он мне бывало. — Пожалуйте сюда, пожалуйте, побеседуйте со старым Джоном Сильвером. Вы всегда приятный для меня гость… Вы такой умный мальчик, гораздо умнее своих лет… Вот мой капитан Флинт… Я, знаете, окрестил своего попку именем этого знаменитого пирата... Послушаем, что он нам скажет. Кажется, он всё пророчит нам благополучное путешествие… Неправда ли капитан?
— Червонцы!.. Червонцы!.. Червонцы! — пронзительно закричит всякий раз попугай и так бывало надоест, заладив одно и то же, что Джон Сильвер набросит на клетку платок, чтобы унять крикуна.
— Знаете сколько лет этой птице? Лет двести, я думаю, если не больше; попугаи ужасно живучи. Ни один человек не видал в жизни так много разных событий, как этот попка. Представьте только себе, что он плавал с Инглэндом, знаменитым пиратом, капитаном Инглэндом! Он побывал и на Мадагаскаре, и на Малабаре, и в Суринаме, и в Порто-Белло. Он присутствовал при поднятии со дна бухты Виго затопленных испанских галиотов. Там он и выучился кричать: „червонцы!... червонцы!..“ И немудрено: их там выловили из воды целых триста пятьдесять тысяч… Так-то, милый мой Гоукинс. Он был при абордаже фрегата Вице-король Индии в водах Гоа. А ведь посмотреть на него: попка, маленький, невзразный. Нельзя подумать, что он такой старик. Мы с ним вместе понюхали пороху, товарищи в некотором роде; ведь так, капитан?
— Смирррно!.. На абордаж! — трещит попугай.
— Ах, ты, мой матросик! — говорит Джон Сильвер, поднося к клетке кусок сахару.
Попугай начинает биться и царапаться в клетке, ругаясь как извозчик.
- ↑ Корабельная кухня.
