— Долгъ прежде удовольствія, — выговорилъ онъ наконецъ. — Вы сами всегда это говорите, Сильверъ. Дайте мнѣ сначала взглянуть на больныхъ.
Онъ вошелъ въ блокгаузъ, отыскалъ меня глазами, чуть-чуть кивнулъ мнѣ головой и направился къ раненому. Онъ не выказывалъ ни малѣйшей боязни, хотя долженъ былъ знать, что его жизнь виситъ на волоскѣ среди этихъ воплощенныхъ демоновъ. Онъ болталъ съ больными такъ безпечно, какъ будто явился съ визитомъ въ нѣдра самаго тихаго семейства. Вѣроятно его видъ оказывалъ вліяніе на пиратовъ, потому что они тоже держали себя вполнѣ прилично, какъ самые вѣрные матросы.
— Все идетъ хорошо, — сказалъ онъ матросу, у котораго была перевязана голова. —Ты, братъ, долженъ Бога благодарить за спасеніе: голова у тебя должно быть стальная. Только вотъ цвѣтъ лица не хорошъ: желтый, желтый. Печень не въ порядкѣ… Да ты принималъ ли лѣкарство-то? Принималъ онъ лѣкарство, Морганъ?
— Да, докторъ, онъ принималъ, — отвѣчалъ Морганъ.
— Когда я лѣчу бунтовщиковъ или арестантовъ, я честь свою полагаю въ томъ, чтобы ни одинъ человѣкъ не ускользнулъ отъ петли.
Негодяи переглянулись между собою, но ни одинъ не рѣшился сказать хотя бы одно слово.
— Дикъ занемогъ, докторъ, — обратился къ нему одинъ изъ пиратовъ.
— Правда? Ступай сюда, Дикъ, показывай языкъ. Такъ. Мудрено чувствовать себя хорошо съ такимъ ужаснымъ языкомъ. Еще одинъ лихорадочный случай.
— Вотъ что значитъ изорвать библію! — вскричалъ Морганъ.
— Вотъ что значитъ быть круглыми ослами, — возразилъ докторъ, — и выбирать для лагеря болото. Ни одинъ изъ васъ не уйдетъ отъ маларіи, всѣ переболѣете… Устроиться въ болотѣ! Сильверъ, я положительно васъ не понимаю. Вы как будто поумнѣе немного остальныхъ, а не имѣете ни малѣйшаго понятія о гигіенѣ.
Онъ далъ каждому больному принять лѣкарство, которое они приняли съ наивною, дѣтскою покорностью, точно они не были бунтовщиками, запятнанными невинною кровью. За тѣмъ докторъ обратился ко мнѣ.
— Долг прежде удовольствия, — выговорил он, наконец. — Вы сами всегда это говорите, Сильвер. Дайте мне сначала взглянуть на больных.
Он вошёл в блокгауз, отыскал меня глазами, чуть-чуть кивнул мне головой и направился к раненному. Он не выказывал ни малейшей боязни, хотя должен был знать, что его жизнь висит на волоске среди этих воплощённых демонов. Он болтал с больными так беспечно, как будто явился с визитом в недра самого тихого семейства. Вероятно, его вид оказывал влияние на пиратов, потому что они тоже держали себя вполне прилично, как самые верные матросы.
— Всё идёт хорошо, — сказал он матросу, у которого была перевязана голова. —Ты, брат, должен Бога благодарить за спасение: голова у тебя, должно быть, стальная. Только вот цвет лица нехорош: жёлтый, жёлтый. Печень не в порядке… Да ты принимал ли лекарство-то? Принимал он лекарство, Морган?
— Да, доктор, он принимал, — отвечал Морган.
— Когда я лечу бунтовщиков или арестантов, я честь свою полагаю в том, чтобы ни один человек не ускользнул от петли.
Негодяи переглянулись между собою, но ни один не решился сказать хотя бы одно слово.
— Дик занемог, доктор, — обратился к нему один из пиратов.
— Правда? Ступай сюда, Дик, показывай язык. Так. Мудрёно чувствовать себя хорошо с таким ужасным языком. Ещё один лихорадочный случай.
— Вот что значит изорвать библию! — вскричал Морган.
— Вот что значит быть круглыми ослами, — возразил доктор, — и выбирать для лагеря болото. Ни один из вас не уйдёт от малярии, все переболеете… Устроиться в болоте! Сильвер, я положительно вас не понимаю. Вы как будто поумнее немного остальных, а не имеете ни малейшего понятия о гигиене.
Он дал каждому больному принять лекарство, которое они приняли с наивною, детскою покорностью, точно они не были бунтовщиками, запятнанными невинною кровью. Затем доктор обратился ко мне.
