имъ дѣтскимъ сердцемъ, что отцу моему до весны не дотянуть. Онъ слабѣлъ и опускался съ каждым днемъ; вся работа по гостиницѣ легла на насъ съ матерью и намъ даже некогда было думать о безпокойномъ постояльцѣ.
Однажды утромъ въ январѣ завернулъ такой морозъ, что камни трещали; солнце едва озаряло вершины сосѣднихъ холмовъ, а въ бухтѣ мелкая сѣроватая зыбь беззвучно разбивалась о прибрежные валуны. Капитанъ всталъ въ этотъ день раньше обыкновеннаго и отправился на свои скалы. Подъ мышкой у него былъ телескопъ, подъ полой ветхаго мундира болтался кортикъ, а треуголку онъ заломилъ на самый затылокъ. Я помню, что у него на морозѣ шелъ паръ изо рта и что, обходя утесъ, онъ громко пыхтѣлъ, словно отдуваясь отъ непріятнаго воспоминанія о томъ, какъ проучилъ его доктор Лайвей.
Матушка что-то хлопотала около отца, а я въ общей залѣ накрывалъ приборъ для капитанскаго завтрака, какъ вдругъ отворилась дверь и вошелъ какой-то неизвѣстный человѣкъ.
Незнакомецъ поразилъ меня прежде всего своей блѣдностью. Кромѣ того, я замѣтилъ, что у него на лѣвой рукѣ не достаетъ двухъ пальцевъ. Въ правой онъ держалъ большой кортикъ, хотя въ его внѣшности не было ничего воинственнаго. При видѣ всякаго новаго лица я привыкъ отыскивать въ немъ одноногаго моряка. Быть можетъ поэтому я и замѣтилъ сразу, что новоприбывшій, не будучи съ виду настоящимъ матросомъ, былъ все-таки человѣкомъ, имѣвшимъ отношеніе къ морю.
Я спросилъ, что ему угодно. Онъ велѣлъ подать рому. Когда я пошелъ было къ дверямъ, чтобы принести требуемое, онъ присѣлъ на край стола и знакомъ подозвалъ меня къ себѣ. Я остановился, какъ шелъ, съ салфеткой въ рукѣ.
— Ближе, мальчикъ, — сказалъ онъ мнѣ.
Я ступилъ на шагъ поближе.
— Этотъ приборъ вѣроятно накрытъ для моего друга Билля? — спросилъ онъ, глядя на приборъ, какъ мнѣ показалось, тревожнымъ взглядомъ.
Я отвѣчалъ, что не знаю никакого друга Билля, а что приборъ поставленъ для постояльца, котораго у нас зовутъ капитаномъ.
— Чортъ возьми! Другъ Билль можетъ называть себя „капитапомъ“ сколько ему угодно, это до меня не касается. Скажи, мальчикъ, есть у него шрамъ на лѣвой щекѣ? Любитъ онъ выпить?
им детским сердцем, что отцу моему до весны не дотянуть. Он слабел и опускался с каждым днём; вся работа по гостинице легла на нас с матерью и нам даже некогда было думать о беспокойном постояльце.
Однажды утром в январе завернул такой мороз, что камни трещали; солнце едва озаряло вершины соседних холмов, а в бухте мелкая сероватая зыбь беззвучно разбивалась о прибрежные валуны. Капитан встал в этот день раньше обыкновенного и отправился на свои скалы. Под мышкой у него был телескоп, под полой ветхого мундира болтался кортик, а треуголку он заломил на самый затылок. Я помню, что у него на морозе шёл пар изо рта и что обходя утёс, он громко пыхтел, словно отдуваясь от неприятного воспоминания о том, как проучил его доктор Лайвей.
Матушка что-то хлопотала около отца, а я в общей зале накрывал прибор для капитанского завтрака, как вдруг отворилась дверь и вошёл какой-то неизвестный человек.
Незнакомец поразил меня прежде всего своей бледностью. Кроме того, я заметил, что у него на левой руке не достаёт двух пальцев. В правой он держал большой кортик, хотя в его внешности не было ничего воинственного. При виде всякого нового лица я привык отыскивать в нём одноногого моряка. Быть может поэтому я и заметил сразу, что новоприбывший, не будучи с виду настоящим матросом, был всё-таки человеком, имевшим отношение к морю.
Я спросил, что ему угодно. Он велел подать рому. Когда я пошёл было к дверям, чтобы принести требуемое, он присел на край стола и знаком подозвал меня к себе. Я остановился, как шёл, с салфеткой в руке.
— Ближе, мальчик, — сказал он мне.
Я ступил на шаг поближе.
— Этот прибор, вероятно, накрыт для моего друга Билля? — спросил он, глядя на прибор, как мне показалось, тревожным взглядом.
Я отвечал, что не знаю никакого друга Билля, а что прибор поставлен для постояльца, которого у нас зовут капитаном.
— Чёрт возьми! Друг Билль может называть себя „капитапом“ сколько ему угодно, это до меня не касается. Скажи, мальчик, есть у него шрам на левой щеке? Любит он выпить?
