„Вспомните только, какое понятіе мы себѣ сдѣлали о первоначальномъ обществѣ? Какое въ томъ было намѣреніе? Не толи, чтобъ человѣкъ человѣку взаимно былъ полезенъ? А въ семъ установленіи право одного на труды другаго не состояло ли только въ правѣ мѣны? Когда же одинъ тысячу займетъ для умноженія своихъ надобностей, не способствуя собою нуждамъ ни единаго человѣка, не подобенъ ли таковый безплодной и поядющей травѣ посреди жатвы? Таковъ есть богатый тунеядецъ, въ нѣдрахъ роскоши и нѣги утопающій. Онъ будучи всегдашнимъ предметомъ попеченій и трудовъ общества, приношенія его нерадиво пріемлетъ, какъ жертву ему принадлежащую: кажется, будто бы все естество тѣмъ было занято, чтобъ до преизбытка удовлетворять его желанія и ласкать его вкусу. Для него токмо и времена года сладчайшіе плоды приносятъ, и стихіи самыя рѣдкія снѣди посылаютъ; художества же самыя превосходныя свои произведенія. Онъ всемъ пользуется, но ничему самъ не содѣйствуетъ. Отъемля у общества премножество людей полезныхъ, не наполняетъ ничьего недостатка, да и по смерти никакой пользы, кромѣ пустоты сундуковъ своихъ не оставляетъ.
„Я не вѣдаю, сказалъ Тиберій, но мнѣ кажется, что онъ не столько въ тягость и не столь безполезенъ, какъ ты думаешь. Ибо хотя онъ общаго блага плодами своихъ дарованій, дѣятельностью и промысломъ и не умножаетъ; но вмѣсто того употребляетъ онъ на то деньги, и это все равно.
„А! мой другъ, говоритъ старикъ, деньги ни за что иное почитать должно, какъ за знакъ уступаемой вещи, или за залогъ для возврату оной. Но въ торговлѣ, вещей они означаютъ цѣну; но тотъ, кто въ таковой торговлѣ даетъ только знакъ, а никогда вещи, тотъ
