ютъ оную надлежащимъ образомъ направлять. А къ направленію ея потребны ли иныя средства, какъ только одни справедливые и строгіе уставы?… Много они способствуютъ, отвѣчалъ Велисарій, но однакожъ сихъ однихъ не довольно; и нравы не суть предметъ законовъ.
„Какъ же ему исправить загрубѣлое развращеніе нравовъ? спросилъ Юстиніанъ.
„Огородникъ мой о томъ вамъ скажетъ, сказалъ Велисарій, котораго и кликнулъ. Когда худая трава, Паулинъ, произрастетъ между твоими растѣніями, что ты съ нею дѣлаешь? Я ее совсѣмъ вырываю, отвѣчалъ простакъ.—Для чего не подрѣзываешь вмѣсто вырыванія?—Для того, что она опять безпрестанно отпрыскивать будетъ, и потому работа была бы безконечная. Сверьхъ сего, добрый господинъ, вѣдь она кореньями тянетъ соки изъ земли, такъ этому-то должно воспрепятствовать. Слышите ли вы, что онъ говоритъ, сказалъ Велисарій: вотъ осужденіе вашихъ законовъ, кои хотя сколько возможно беззаконія въ обществѣ прекращаютъ, но оставляютъ однакожъ пищу порокамъ; а самые пороки и искоренять должно. Исполнить сіе не есть не возможно, ибо всѣ пороки, а покрайней мѣрѣ свойственные двору, имѣютъ общій корень. Какой же? спросилъ Тиверій. Корыстолюбіе, отвѣчалъ старикъ. Подъ симъ словомъ разумѣй, хотя алчность къ собранію богатствъ, или стремленіе тѣмъ пользоваться, только нѣтъ ничего презрителънѣйшаго, и нѣтъ ничего подлѣйшаго, чего бы корыстолюбіе не пораждало. Жестокость, неблагодарность, вѣроломство, неправда и свирепѣйшая зависть, суть отрасли сей алчной, подлой и жестокой страсти. Она хищеніемъ своимъ питаетъ нѣгу, сластолюбіе, распутную жизнь, непотребства и подлую праздность согрѣ-
