[д]абы разумно разсмотрѣть ея дѣла, и подать ей доб[р]ые совѣты.
„Сія госпожа привела его въ комнату, окуренную благовонными духами, посадила учтивымъ образомъ вмѣстѣ съ собою на широкую софу и они оба другъ противъ друга тутъ сидѣли съ поджатыми ногами. Женщина говорила опустя въ низъ глаза, изъ коихъ тогда истекали слезы, а когда она ихъ приподнимала, то взоры ея всегда встрѣчалися со взорами премудраго Мемнона; сіи рѣчи часъ отъ часу наполнялися нѣжностію, которая при каждомъ взглядѣ болѣе умножалась; Мемнонъ во всѣхъ дѣлахъ ея чрезвычайное принималъ участіе, сердечно объ ней соболѣзновалъ, и каждую минуту чувствовалъ болѣе желанія одолжить сію честную и нещастную особу. —
„Въ самомъ жару ихъ разговора нечувствительно перестали они быть другъ противъ друга, и ноги ихъ не были уже больше поджаты. Мемнонъ подавалъ ей свои совѣты столь близко, и изъяснялъ мысли свои столь нѣжно, что оба они не въ состояніи были разсуждать о дѣлахъ своихъ, ибо сами не знали что говорили.
„Въ самое сіе время вошелъ ея дядя, такъ какъ того и ожидать было должно; онъ съ ногъ до головы былъ вооруженъ, и первое его слово было то, что по здравому разсудку убьетъ онъ до смерти и премудраго Мемнона и свою племянницу, а на послѣдокъ сказалъ, что можетъ быть онъ ихъ и проститъ, ежели дано ему будетъ много денегъ. — Мемнонъ принужденъ былъ ему отдать все, что тогда при немъ было, и на то время почиталъ еще себя весьма щастливымъ, что такъ дешево отъ сего освободился. Америка не была еще тогда извѣстна, слѣдственно и печальныя женщины не были въ то время столь опасны, какъ нынѣ.
