ниться противъ того, который приноситъ ихъ на жертву своему необузданному честолюбію, и сказать ему съ одной стороны, подобно Цесаревымъ воинамъ: позволь, Цесарь! оставить намъ сіе беззаконное неистовство. На земли и по морю ищешь ты острія меча на отсѣченіе главъ нашихъ: души наши ни во что вмѣняешь и готовъ ихъ губить со всякимъ непріятелемъ. Съ другой же какъ Скиѳь Александру: за что намъ съ тобою ссориться? Нога наша въ твоей землѣ никогда не бывала. Не ужели не позволено живущимъ въ лѣсахъ не знать, кто ты таковъ и откуда пришелъ?
„Не уже ли, по крайней мѣрѣ, никогда не выберется, нѣкоторое число людей, толико превыщающихъ простый народъ, столь мудрыхъ, отважныхъ и краснорѣчивыхъ, что бы возбудить весь родъ человѣческій противъ сихъ притѣснителей, и сдѣлать ему ненавистною варварскую оную славу?
Ученые, народное мнѣніе одного вѣка обстоятельно описываютъ другому. Чрезъ нихъ оно утверждается и передается потомству: почему они и могутъ быть судіями славы, и слѣдовательно весьма полезными или весьма вредными людьми. Много была храбрыхъ мужей и до Агамемнона; но ни кто по нихъ не прослезился, и по смерти вѣчною тьмою покрытые лежатъ; ибо не имѣли священныхъ пѣвцовъ дѣлъ своихъ. (Горацій.)
„Истинна, народу предоставленная, измѣняется и преданіемъ помрачается: она теряется въ безднѣ басней. Самое геройство становится нелѣпостію чрезъ изустное преданіе. Сперва удивляются и почитаютъ оное за чудо; вскорѣ потомъ презираютъ какъ бабьи сказки, а наконецъ и совсѣмъ забываютъ. Благоразум-
