вмѣстѣ изчезаетъ: такова есть слава щастія. Щастіе не имѣетъ славы себѣ принадлежащей; оно похищаетъ оную у дарованій и добродѣтелей, съ коими, по общему мнѣнію, оно находится въ сообществѣ. Оно тотчасъ сея славы лишается, какъ скоро похищеніе будетъ открыто. Для изобличенія его въ семъ похищеніи, довольно одного только противнаго поворота: снимается личина и остается существо вещи. Фортуна обожаема была въ лицѣ ея любимца: какъ скоро впалъ онъ въ ея немилость, его уже презираютъ. Но сія превратность только въ мысляхъ народа; но въ глазахъ того, кто видитъ людей, каковы они въ самихъ себѣ, щастіе ничего не утверждаетъ, а нещастіе ничего не разрушаетъ.
„Когда человѣкъ, рожденный для забвенія, съ гибкимъ умомъ и пресмыкающеюся душею, возносится на высоту щастія, и достигаетъ до самаго верьха его благосклонности, тогда произходитъ явленіе, на которое народъ не смѣетъ утвердить своего взора: удивляется ему, повергается предъ нимъ; но мудрый тѣмъ не ослѣпляется; онъ въ семъ кажущемся свѣтломъ тѣлѣ открываетъ пятна, и видитъ, что свѣтъ собственнымъ его называемый, есть ни что иное какъ отраженный, поверхностный и скорогибнущій блескъ.
„Слава, коея основаніемъ есть нѣчто чудесное вредоностное, производитъ продолжительнѣйшее впечатлѣніе, и къ стыду человѣчества, потребны цѣлые вѣки для заглажденія онаго. Такова есть слава превозходныхъ дарованій къ бѣдствію рода человѣческаго употребленныхъ.
„Пагубнѣйшій родъ чудеснаго, но вмѣстѣ поразительнѣйшій, всегда былъ громъ завоеваній. Онъ намъ послужить примѣромъ для показанія человѣкамъ, коль
