шелъ во мнѣ свою подпору. Вонныже хотя толь чистыхъ утѣшеній ему представить не могутъ, но разкажутъ, съ какимъ усердіемъ и съ какою горячностію вѣрноподданные его проливали кровь за Государя своего и отечество: тутъ соболѣзнованіе и скорби о потеряніи ихъ, смѣсясь съ чувствованіемъ любви и признательности, оросятъ очи его слезами. Наконецъ, моленія и хвалы шастливаго вѣка, въ которомъ онъ живетъ, и предвкушенія похвалъ будущихъ вѣковъ, суть утѣшенія Монарха. Но ежели и симъ отъ скуки онъ освободиться не можетъ, онъ отправится по примѣру дрвнихъ Персидскихъ царей, для обозрѣнія своими глазами провинцій, для поощренія наградами тѣхъ, которые наиболѣе тщатся привесть въ лучшее и цвѣтущее состояніе земледѣліе и промыслы, изобиліе и размноженіе народа; но отрѣшая тѣхъ, кои гордостію, безпечностію, или жестокостію производятъ зло всему тому противное.
„Въ Византіи, такъ какъ и въ Римѣ, Императоры имѣли въ собственномъ своемъ попеченіи досмотръ общенародныхъ житницъ; то менѣе ли достойно ихъ, чтобъ идти осмотрѣть въ поляхъ, въ смиренныхъ хижинахъ хлѣбопашцовъ, естьли хлѣбъ къ пропитанію дѣтей ихъ? О сколь мало знаетъ Государь свои выгоды и свою должность, естьли дозволитъ приближиться къ себѣ скукѣ! И наконецъ, не вѣрь тому, чтобъ въ немногіе часы успокоенія, которое званіе его ему оставляетъ, величество отреклось отъ пріятностей домашняго обхожденія съ людьми довѣренными и друзьями. Онъ друзей имѣть будетъ, которые дадутъ ему вкусить утѣху сердецъ чувствительныхъ. Люди добрые, малымъ довольные, находятъ въ добродѣтельномъ своемъ сообществѣ чистѣйшее веселіе, которое проистекаетъ изъ душевнаго спокойствія, и коего великолѣпіе, угнетаемое
