ступитъ мѣсто разпутства и непостоянства. Всѣ почести обратятся къ личнымъ достоинствамъ: роскошь и тщеславіе только сами себѣ будутъ удивляться и нравиться. О друзья мои! коль скоропостижно увидѣли бы паденіе ихъ владычества! вамъ извѣстно, сколько городъ внимателенъ, переимчивъ, и съ какою скоростію послѣдуетъ примѣрамъ двора. Ибо все, что въ почтеніи, бываетъ скоро и въ обычаѣ. Возстановленіе древней умѣренности произведетъ безкорыстіе, а сіе благородные нравы.
„Человѣкъ будучи въ состояніи дѣлать себя полезнымъ, не считаетъ благопристойными побужденія корыстолюбія, и освободясь отъ рабства уничтожающихъ нуждъ роскоши, почувствуетъ въ себѣ самомъ разверзающееся сѣмя честныхъ чувствованій, любовь къ отечеству, желаніе славы овладѣетъ его душею не токмо свободною, но и свободою своею гордяще[?]ся; въ тоже время откроются всѣ поощренія къ благородному соревнованію. О ежели бы Государь вѣдалъ, коль превосходную силу имѣетъ онъ надъ душами, и колико можетъ безъ принужденія и насилія владѣть ими! Сія есть такая сила, которой ничто противостоять не можетъ; но она же есть и та, о которой онъ не знаетъ.
„Какая сила, сказалъ Юстиніанъ, возможетъ противовѣсить вкусу веселостей, прелести забавъ, хотѣнію обладать всѣми благами? Какая нужда человѣку, коего всѣ чувства упояются сладострастіемъ, что дворъ его осуждаетъ, или похваляетъ? Можетъ ли Государь воспрепятствовать, чтобъ человѣкъ единственно для себя живущій, не разпоряжалъ своенравно народомъ промышленнымъ и къ услугамъ его стремящимся? Какія забавы его не окружаютъ? Какія художестка ему не раболѣбствуюшъ? — Нѣтъ, отвѣтствовалъ Велисарій; когда только восхощетъ, то привяжетъ
